— Ты что, брат, горишь там, что ли? — крикнул вниз боевик. — Подожди, брат, щас ми потушим тебя, брат.
Четверо или пятеро чеченцев подошли к краю ямы, спустили штаны и с хохотом стали мочиться прямо на Алексея. Казалось бы, ничего особенного. Просто тупое кровожадное зверство. Однако именно оно и спасло Алексею жизнь, в конце концов. Протянуло соломинку.
Через два дня, когда Алексей по тишине наверху понял, что основная группа снова куда‑то отправилась, он закатал себе левый рукав курточки, взял самый большой уголек из тех, что на него сбросили, и усердно натер им левую руку почти до локтя, пока она равномерно не почернела. При этом он старался не задеть белый, хоть и грязный бинт на опухшей кисти.
Когда охранник в очередной раз принес в ведре какую‑то вареную бурду с плавающими на поверхности шматками желтого бараньего жира и начал было опускать в яму это блюдо восточной кухни, Алексей показал ему почерневшую руку, высоко подняв ее над головой, и прокричал: «Смотри, у меня гангрена! Я умираю!».
Охранник понял только последнее слово, схватил ведро и куда‑то побежал. Скоро он вернулся с кем‑то, кого Алексей раньше не видел. Тот был в очках и без бороды.
— Что случилось? - по-русски, чисто и без акцента, спросил новоприбывший, хоть и выглядел как кавказец.
— По-моему, у меня гангрена, — повторил Алексей слабеющим голосом.
Через минуту ему кинули вниз конец толстой веревки с петлей, которую он надел себе под мышки, потом здоровой рукой как можно крепче ухватился за веревку.
Алексея вытянули наверх, отвели в одну из комнат большого просторного дома с коврами, огромным телевизором на стене, столом и диваном. Постелили на диван газеты и усадили его на них. Затем, пока здоровяк охранник с автоматом в руках стоял рядом, очкастый вышел и быстро вернулся уже в белом халате и хирургических перчатках, с ножницами. Он что‑то сказал охраннику и, когда тот вышел, присел перед Алексеем на колени, аккуратно разрезал бинт, затем положил длинные острые ножницы рядом на стол и снял повязку, чтобы изучить рану.
Он не успел ничего изучить. Он не успел даже слова сказать. Резким движением левой руки Алексей обхватил ему голову, приподняв ее, а правой рукой молниеносно, словно всю жизнь только этим и занимался, схватил со стола ножницы и воткнул очкастому в шею, удачно попав сразу в сонную артерию, куда и метил. Нет на свете инструментов точнее, чем руки фотографа.
Из‑под ножниц фонтаном хлынула кровь. Освободившейся правой рукой Алексей зажал очкарику рот, а левую продолжал крепко держать вокруг шеи. Через пару минут, когда судороги стихли и ноги жертвы перестали отбивать пятками лезгинку по ковру, покрытому теперь уже кроваво-красными узорами, Алексей осторожно опустил тело на пол. Проверил пульс убитого, чтобы избежать сюрпризов, на которые плохие парни способны сплошь и рядом. Особенно в кино.
