Вечером, выходя из леса, он встречал сидящих на берегу в ожидании перевоза деревенских баб в платках и длинных платьях, пестревших, как одеяла, разноцветными заплатками. Рядом с ними на земле стояли трех- и пятилитровые жестяные бидоны, полные черники и голубики, которую они называли как‑то неприлично — гонобобель.
Среди них, бывало, затесывался один мужик, дед Комар (Комаров). Длинный, худой, как жердь, глухой седой старик, летом и зимой он щеголял в одной и той же гимнастерке и воинской казацкой фуражке образца 1914 года. Несмотря на старость и немощность, он имел особую военную выправку. Дед Комар воевал «на германских фронтах» Первой мировой и был «отравлен газами».
Подслеповатый дед набирал полную огромную корзину червивых и трухлявых разноцветных — желтых, красных, синих и коричневых — сыроежек, только их он и мог различить под ногами. Он кормил ими корову и теленка.
Так они все и сидели, час-другой, на крутом песчаном берегу. Дожидались, пока их заметит перевозчик Николай с ногой, сделанной из цельного куска дерева, и удосужится приплыть за ними на своей длинной и широкой, не крашеной, а лишь промасленной и вкусно пахнущей дегтем плоскодонке. Он перевозил их назад в деревню, по гривеннику с каждой бабы и бесплатно для Комара и Алеши. Перед переездом дядя Коля неизменно устраивал шоу на противоположном берегу с пританцовыванием на костыле и с протяжным криком: «А где вы зимой‑то были-и-и-и-и-и-и?».
Дядя Коля «веслил» короткими гребками, не наклоняясь ни вперед, ни назад, с прямой, как доска, спиной. Плыли минут десять, не меньше. Бабы, от которых вкусно и заманчиво пахло потом, молоком и немножко мочой, смеялись и просили Алешу спеть. Голос у него был громкий и не по-детски сильный, и он с удовольствием и растяжкой пел «Из‑за острова на (какой‑то там) стрежень», сам толком не понимая, о чем поет.
Широкая речка эхом несла его заливистое пение вниз по течению, навстречу закату. Сидящая рядом с ним баба помоложе, лет тридцати — тридцати пяти, гладила своей синей от черники рукой его жесткие кудри. Ее добрая мягкая рука, крепкий пряный женский аромат, ощущение теплоты ее богатого плотью, упругого бедра, прижимающегося к его костяшкам, — все это было одним из самых сильных сексуальных переживаний его детства.
Как хотелось ему бесконечно долго плыть в лодке с этой молодой бабой, уткнуться ей в подол и не расставаться с ней никогда! Вот это и была его «тихая родина». Эта речка, эти грибы, ягоды, этот пряный запах водорослей, медведь с играющей то жиром, то мышцами лоснящейся спиной, теплая, ароматная, молодая баба, запустившая ладонь в его шевелюру...
