Для избранных же, в отдельной гостиной за большие, разумеется, чужие деньги, то есть за валюту, можно было угоститься из носорожьего рога, а также бокалом вина, приправленного шпанской мушкой.
— Торчит?
— Ещё как!
— Как долго?
— Часа полтора уже.
— Не уже, а уже, — вспылил вдруг Пиза. И распорядился, — пойди, пригласи. Надо же выяснить, кто он, зачем тут ошивается, кто подослал…
У нашей свободы характерные усики и чёлка (о Хакхане).
— Ты выяснила, что это за тип ошивается на углу?
— Это Соя, окаянный.
— Тот самый, которого зарезали недавно?
— Выходит, что не до конца.
— Повезло!
— Кому?
— Племянник его — Балбес! Опять проигрался в пух. Яша с него скальп хочет снять, но теперь побоится. Соя этот — большая среди них фигура.
Выжить материально в наше время, конечно же, возможно, но только за счёт нравственных утрат (затрат). Ню.
От скрипа двери ещё никто не получал инфаркт.
— Ню! Погляди, на месте ли он ещё?
— Кто и на каком ещё месте?
— Ну, этот, что на углу, Сойка твой.
— Соя? Исчез.
— При случае попроси его в заведение и, пожалуйста, сделай дяде хорошо. Дружба с таким типом нам, бесценная моя Колировка, может со временем пригодиться. Яшу, например, окорачивать.
— Твоя воля, Хозяин.
Пур — Шпагатов нравился аборигенам, потому что боролся против нудистов.
«Чёрный дым над трубой абортария — то плывёт в преисподнюю Таврия». Пур — Шпагатов.
Не давал он спуску и другим аморальным явлениям в обществе. «Гению не место в абортарии» — так назвал он статью, обошедшую все газеты Цикадии да и Аборигении тоже. Речь шла о памятнике великому поэту, стоявшему во дворе вышеназванного учреждения. Неоднократно тема эта звучала и на «Черномурке».
Деградация — сладкое падение. Первые признаки её Чин в себе ощутил, когда вдруг перестал замечать провинциальную гундосость дикторов «Черномурки».
Время мчится, а мы не летаем. Пур — Шпагатов.
Пустить петуха и подпустить красного петуха — две большие разницы. Пур — Шпагатов.
Пасти бычков — собирать окурки. Пур — Шпагатов.
Растопыршей Ирэн дразнили ещё в детстве. Одно время она даже на гимнастику ходила, и ей пророчили славное будущее. Однако она мечтала о другом. Развивала свою и без того великолепную гибкость и училась кричать хулиганским голосом.
— А это тебе зачем? — спрашивали у неё.
— Я готовлюсь в клоуны.
И все тут же вспоминали, какими голосами вопят ковёрные.
Но в жизни это её умение пригодилось для другого.
Ирэн работала под петуха. Причём, петушиные вопли, сопровождавшие эволюции знаменитой стриптизерши, никогда в течение сеанса не повторялись.
