Выпивают. Веселеют. Бодро едят.
Ф. — Вообще, ты извини за Шиффер… Если по–честному, ты не хуже. Если, конечно бабки вложить.
Катя: — Как Игнат Канатчиков в Иллариона Денисовича. Он в него верит.
Ф. — Канат никому не верит, потому и Канат — закручен туго, такого не раскрутишь.
Катя: — Ларсик раскрутил…
Ф. — Слушай, душа моя. Ты правда не в курсе?
Катя: — Не-а…(вдруг соображает) Бармин и Канатчиков того что ли… голубые?!
Ф. — Тьфу! Банально мыслишь… Постой, а разве у тебя с нашим маэстро ничего такого не было?
Катя. — Не-а… Я вообще думаю, он женщин немного… побаивается!
Ф. — Верно схватила! — подсаживается к ней, приобнимает.
Катя: — И вообще он не в мое вкусе. (обещающе смотрит на Феоктиста)
Ф. — Ну раз у нас такой союз складывается, слушай…
(ИДЕТ текст Феоктиста, иллюстрирующий события на экране)
— Родился Иллариоша на дальнем Севере в семье сумасшедших. Оба причем и папаня и маманя — на голову тронутые. Москву бросили, что бы там что–то в тайге копать, что от Тунгузского метеорита осталось. В школу пацан пошел в научном городке Тындяр, где все эти психи окопались, а я после…после завершения срока в педагогически–воспитательном таежном учреждении, учительствовал по географическому профилю. Сразу скажу: странный был мальчонка, туповатый. Все с какими–то железяками в тамошней лаборатории возился. Закончил школу, собрал монатки и живенько в столицу двинулся. Там мы лет через пяток и встретились. В Институте он каком–то закрытом свою деятельность продолжил. Привел меня в свою комнатку, всю проводами, как паутиной обвешанную, и говорит: хотите, Феоктист Лазоревич, я вам за все ваши учительские труды благодарность устрою? И аппаратик мне какой–то показывает. — Любую программу могу в него поставить. Пока, правда, только Ален Делон и Лановой в матричной записи имеются. Хотите как Лановой стать? Ну я вижу, парень не в порядке, и деликатно отчалил… Еще лет этак через десять появляется в столице, уже вовсю перестроившейся, Игнат Канатчиков — личность мне хорошо известная. Отсидел, что положено, и в дело какое–то очень крупное встрял по нефти и газу. Не узнал я его — так мужик ловко раскрутился! Быки на стреме, автомобиль — закачаешься, а сам под паранджой, как восточная красавица.… Посидели в кабаке самом понтовом, поговорили. Ой, Катька, с ним, оказывается, драма вышла. Игнатия, в лесу замерзавшего, лисы объели. Потом лицо всякие иностранные кудесники за жуткие бабки правили, но смогли дойти лишь до степени приблизительного человекоподобия, сказали: извини, больше не можем. Он покрывало с личика отвел, а я прямо крякнул. Ну — фильм ужасов, клянусь! И говорит мне Канат: — Про Бармина слышал? Есть у меня такая вот информация, что владеет парень запредельной методой. — Да он же шизанутый, говорю. А Канат только вздохнул: — Мне, Фека, терять в смысле внешности, нечего.
