— Фрося-то плачет! — Я удивленно поворачиваюсь к маме. Потом кричу в окно: — Фрося-а! Фрось! Ты чего?
Выбегаю к ней, тормошу, трясу.
— Что с тобой? Браку напорола? — Кажется, это единственное, от чего она может заплакать. Не обидели же ее?! Она любому даст сдачи.
Фрося горестно качает головой. По грязным щекам текут черные слезы. А в промытые дорожки уже проглядывает Фросин неистребимый румянец.
На крыльце нас встречает мама.
— Что с вами, Фрося?
— Саша уеха-ал… — Фрося скулит тоненько, обиженно. — Вчера все… не отпускал… На полянке сидели-и… Трава мятая, а его нету-у. Не верила я, ругалась: «Мне в первую завтра, спать пойду». А он и вправду выписался-а-а… Ох, сердце ломит… Убьют его… Не увижу больше… никогда…
Фрося заревела в голос.
— Зачем же вы, Фрося? — Мама крепко обхватила ее плечи. — Гнать надо от себя такие мысли, не давать им воли. Вернется ваш Саша, уцелеет! Только верить нужно, ждать. Вот пришлет теперь письмо. Откроем утром ящик — а там треугольничек…
И мама повела Фросю в дом. Голос у нее был, словно Люську уговаривает.
… Саша мне нравился. Это сначала он был как все: голова бритая, кальсоны видны из-под халата, рука на перевязи.
Но понемногу я его разглядела. Глаза у него были какие-то упорные. Идешь мимо госпитальной ограды и уже издали видишь: ждет. А чего, собственно? Я злилась, потому что Фрося все равно отказывалась прийти к нему на свидание. Известно, насильно мил не будешь. У нее другие ухажеры — выздоравливающие. Фрося им без конца по рукам давала.
А Саша все хватался за свое плечо, поглаживал, лицо его становилось вдруг серым. И я не могла понять: то ли рана у него мозжит, то ли он переживает Фросины отказы? Но смотрел по-прежнему. Ждал — и никаких!
И я стала злиться на Фросю. Чего она упрямится? Ведь самой уже хочется написать: «Приду». Не зря же она вечерами торчит дома.
Господи, как же он просиял, когда Фрося ответила, наконец, согласием. Мне показалось, что вокруг заулыбались разом несколько человек. С тех пор он так и улыбался — за четверых. А плечо стало сразу заживать. Больше он за него не хватался.
Записки их я, понятно, читала.
Они были обидно коротки: «Приходи во столько-то туда-то». И в ответ еще короче: «Приду» или «Не могу прийти». И подпись — сначала: «Фрося», потом «ц. Фрося», а под конец «Целую, твоя Ф.». Саша подписывался смешно: «Мещеряков». Нежности у него шли вначале. «Нагидочка моя!» — так начинались все его записки. Мне очень хотелось спросить у Фроси, что значит ласковое это слово. Но тогда она догадалась бы, что нарушена тайна переписки.
