Я следил за ними с возвышенности, но так толком и не понял, что там произошло.
Промонторец налетел на Баррелия с занесенным мечом, Баррелий отшагнул вбок… а затем промонторец рухнул пластом на землю, продолжая держать меч в вытянутых перед собой руках. Так, будто лежа указывал на что-то острием. Разве что его ноги мелко подергивались, и из шеи у него била похожая на родничок, струя крови.
Только монаха не интересовало, на что был направлен этот указатель. Проходя мимо Зейна, он вырвал копье, что торчало у мертвеца в груди. И когда последний враг – надевший таки штаны насильник, – тоже с криком выскочил из-за дерева, ван Бьер просто швырнул в него копье, не дав ему сделать и трех шагов.
Кригарийца и его врага разделяло небольшое расстояние. Но его бросок был таким мощным, словно цель находилась от него на другом конце поляны. Копье пронзило южанина насквозь и вышло у того из спины аж на половину своей длины. Крик насильника резко оборвался, и он, захрипев, попятился назад, стараясь из последних сил удержаться на ногах.
Разумеется, ему бы это не удалось. Однако прежде чем его ноги подкосились, он дошагал, шатаясь, до края пропасти. Куда и рухнул, наверное, даже не поняв, что с ним стряслось. И, возможно, умерев еще до того, как его мозги и внутренности разбрызгало по камням.
А Баррелий, позволив себе наконец-то расслабить больную ногу, вонзил окровавленный меч в землю, оперся рукой о дерево и замер, переводя дух.
– Помогите! – вновь напомнила о себе Ойла, криков которой во время боя мы не слышали. – Отец! Там мой отец! Да помогите же мне!
Баррелий поднял голову и посмотрел на связанную голую девчонку так, словно впервые ее заметил. После чего поморщился – на самом деле голос у Ойлы был красивый, но не тогда, когда она истошно вопила, – подобрал «эфимца» и, подойдя к дереву, разрубил ей путы…
– Прости, я облажался. – Я потупился и виновато развел руками. – Вроде бы целился как надо, но ветер слишком сильно дунул в лицо, вот стрела и не долетела…
В ответ на мои оправдания кригариец лишь махнул рукой: дескать, забудь; никто не пострадал, так что все в порядке. Теперь он сидел, прислонившись спиной к дереву, массировал больную ногу и наблюдал за Ойлой, которая рыдала над телом отца. Она была убита горем и даже не обращала внимания на то, что все еще голая. А это было нехорошо. Зимы в Промонтории теплые, но простудиться здесь все равно раз плюнуть.
– И что дальше? – спросил я у ван Бьера. – Мы же не оставим ее здесь одну?
