Светозарный Митра в своей золотой колеснице улыбается с пышущих жаром небес, и птицы, пораженные его светом, камнем падают вниз и умирают, застревая в проводах и кронах обожженных деревьев…
4.
— Выпей, сынок, айран! Станет легче.
Вдовы–двойняшки трогают горячий лоб Ибишева, покрытый горячей испариной, и многозначительно переглядываются. Пустынная улица тонет в слепящем мареве. Чахлая маслина под балконом густо припорошена серой пылью, как пеплом. Ибишев отхлебывает прохладный кисловатый айран из высокого стакана, и на несколько мгновений огонь, полыхающий у него внутри, как будто бы стихает, уступая место тупому оцепенению.
— Молоко свернулось от жары.
Ибишев вяло кивает и, достав из смятой пачки сигарету, закуривает. На правой ладони две большие обкусанные бородавки.
— Ты слишком много куришь, сынок. Пошел бы лучше полежал, отдохнул немного. Мы тебе и постель перестелили.
Он продолжает молчать, и в его глазах, воспаленных от бессонницы, Алия — Валия явственно видят глухое отчаяние и, быть может, мольбу о помощи. Они трогают сутулые плечи Ибишева, гладят сальные волосы, и сердца их ноют от невыносимой боли. Две несчастные вдовые птицы с маленькими детскими ладошками, всегда теплыми и шершавыми от работы, они ничем не могут помочь ему, не могут спасти его. И их единая душа — одна на двоих — легкая, почти невесомая, как перья серой чайки, так же сжимается и трепещет, как и измученная плоть Ибишева.
С того дня, как он увидел обнаженную Джамилю — Зохру, сияние Венеры над ним не ослабевает ни днем, ни ночью. Ее томный, жемчужно–белый свет несет Ибишеву гибель и безумие…
…я драгоценность в царстве Лотоса, я свет над полями, залитыми ледяной водой, я золотой зрачок черной птицы, я плоть, умирающая от желания, я священный Ибис — великое в малом, и стыд…
Она повсюду. Зеркала многократно умножают ее образ, и маленький кусочек зеленой ламинарии, приставший к ее коже, становится бесконечным. Целые поля колышущихся ламинарий. Свет над ними, словно вкус крови на треснувших губах, и в каждой складке белой простыни черты ее лица. И в каждом произнесенном слове — ее голос, и в каждом движении — ее тело, и в темноте — ее лоно. Его трясет как в лихорадке, низ живота разрывается от боли. Он стоит один в самом центре ночи, драгоценность в царстве теней, малое в малом, и в фиолетовом небе огненно–красный Марс, мертвенно–бледный Плутон, сверкающий Меркурий, и она, жемчужно–белая Венера — Зохра… Невыносимо душно. Трещит голова. Ибишев просыпается на совершенно мокрых простынях в золотисто–рыжих сумерках, которые, словно туман, заливают комнату до самого потолка. Свет настолько плотный и густой, что в первое мгновение ему кажется, будто это не свет, а вода. Он протягивает руку и шарит в пустоте. Ему все еще хочется спать, но усиливающийся зуд в носу заставляет его подняться и быстро идти в ванную.
