Закутавшись в шерстяное одеяло, из которого торчат его худые голые плечи, Ибишев сидит за письменным столом, стоящем впритык к окну, и следит за бесконечной цепочкой слов на раскрытой странице толстого справочника. В глазах его сонная муть и скука. Не дочитав, он переворачивает страницу. Слова все так же, непрерывным потоком продолжают змеиться на белом пространстве листов. Мерцающий свет керосиновой лампы расползается вокруг него концентрическими кругами, и причудливые жирные тени висят на выцветших обоях.
За окном поднялся ветер. Он натужно воет и со скрипом раскачивает висячий фонарь перед подъездом. Ибишев старается сосредоточиться на учебнике. Закрыв уши руками, вслух перечитывает несколько абзацев. Но шум ветра настойчиво отвлекает его. В самом сердце привычного волнообразного воя Ибишеву слышится странный шелест. Вначале очень далеко и почти неразличимо, а потом все ближе и сильнее. Он поднимает голову и пристально вглядывается в кромешную темноту за дребезжащим окном. Над черной улицей вовсю бушует бумажная метель.
Так они и запомнились, Революционные Мартовские Иды 1992 года: смутно угадываемые силуэты нагроможденных друг на друга домов, светлое единственное пятно — окно, освещенное призрачным светом керосиновой лампы, в нем — удивленное лицо Ибишева с пульсирующим червячком на узком лбу, и тысячи сиротливо летящих бумаг…
5.
Ветер неожиданным образом придал восстанию новый импульс.
Теперь площадь яростно скандировала «Долой Ленина! Долой коммунистов!» Многие бросились к гипсовому памятнику Ленина, одиноко стоящему между тощими кремлевскими елками. Повиснув на нем, мешая и толкая друг друга, они тянули его в разные стороны до тех пор, пока он, наконец, под одобрительные крики с грохотом не раскололся и не посыпался на асфальт белым крошевом. На мраморном постаменте осталась одиноко торчать гнутая ржавая арматура с кусками гипса. А тем временем члены Исполнительного Комитета, докончив разгром мэрии, начали выбрасывать в разбитые окна канцелярский мусор и мебель. И те, кто стояли рядом, подбирали все это и швыряли в угасающие костры. И всеядный огонь, раздуваемый ветром, с треском поглощал влажные от сырости папки, занавески и ножки столов. Над площадью пополз едкий дым.
Несмотря на усталость и голод, людей не становилось меньше. В задних рядах появились факелы и даже керосиновые лампы. Все жаждали продолжения. Все жаждали действий.
И, чувствуя это, люди в черных драповых пальто, взяв в руки трепещущие флаги, в грозном молчании двинулись по центральной улице города, и беснующаяся толпа, словно загипнотизированная, послушно двинулась за ними следом. И было что–то мистическое и жуткое в этом молчаливом шествии. И в неровном свете факелов, рядом с людьми, по стенам домов шествовали их огромные тени…
