- Феш, а какое дело у твоего отца к доктору? - полюбопытствовал Митя.
- Будешь много знать, - скоро состаришься, - приятель предпочел быть скрытным.
- Скажи, пожалуйста!
- Не проболтаешься?
- Разрази меня гром, если кому скажу...
- Повторяй: умори лихоманка всех моих родных, коли не удержу язык за зубами!
- А можно другую клятву.
- Можно... Пусть моя шея станет тоньше волоса, если не сдержу слово.
Митя с готовностью повторил, после чего Фешка, не спеша, объяснил:
- Слухай. Батя у горна не один обжегся. Он, как падал, молотобойца сильно толкнул. Тот упал и опалился. Сейчас у нас в сеннике отлеживается. Ему лекарь нужен, батя-то поправился.
- Чего же молотобоец не в избе?
- На сене спится лучше. А главное, полиции он опасается, потому что из беглых.
Митя застыдился собственной назойливости. Конечно, осторожность Кожевниковых оправдана. Менделееву пришлось извиниться перед приятелем и еще раз пообещать хранить доверенную ему тайну. Между тем, Северьян и Петр Николаевич прошли из дома на сенник, взобрались наверх по приставной лестнице. Потом в двери сеновала вновь показался доктор и обратился к Мите:
- Я, юноша, задержусь. Советую идти домой. Поторопись, дорогой. Поклон родителям!
- Топай, Митяй! - подхватил Фешка, - я тебя малость провожу.
Они расстались только на середине Прямского всхода.
32. Будни
Стаял последний снег на полях. Зацвели тополя. Ветер разносил по городу белый пух. В окрестных болотах уже токовали бекасы. Погода в мае установилась теплая, но тоболяки медленно расставались с зимней одеждой. С верховьев Иртыша приплыли первые пароходы, для пристанских крючников наступила горячая пора. По качающимся сходням свели на берег новую партию арестантов, доставленных в острог...
Из трактиров громче обычного раздавались песни и переливы гармошки: гуляли успевшие продать первый улов рыбаки; охотники с низовьев Оби, сбывшие перекупщикам добытую за зиму пушнину; остяки, пропивавшие своих "олешек"; босяки, приехавшие наниматься в рыболовные артели и уже получившие задаток...
Благородная публика чинно прогуливалась по Большой Пятницкой и другим главным улицам, по бульвару, разбитому на Панином бугре возле обелиска Ермаку.
Господа наносили друг другу визиты. В гостиных пили чай и шампанское, раскладывали пасьянсы и играли на гитарах. В домах местных интеллигентов звучали либеральные речи, похожие на те, что раздавались здесь в прошлом и в позапрошлом годах. Разумеется, какие-то перемены в умах, настроении происходили. В жандармских рапортах - этих чутких барометрах общественного сознания, - регулярно отправляемых в Омск и Петербург, упоминалось о спорах вольнодумцев по крестьянскому вопросу, о росте интереса к столичным газетам и журналам. Образованные тоболяки - служащие губернского правления, судебной палаты, учителя гимназии, просвещенные купцы - спорили о будущем России и о том, будет ли война с Пруссией...
