Дьявол купил билет, сел в троллейбус и поехал в Лавру.
Спускаясь к нижним пещерам, он задрал голову и искупался в небесном взгляде Учителя, раскинувшемся над монастырем, над выцветшими под летним солнцем кронами деревьев, над мутным лезвием Днепра, над городом, испражнявшимся равнодушием.
Он подумал: «Я ничем не хуже.»
Издалека этот убаюканный небом город на левом берегу казался несуществующим. Несущественным, в сравнении с бесконечным небосклоном. Спускаясь к нижним пещерам, Дьявол мечтал, как он снимет дом с садом, неподалеку от Лавры. И будет спать в саду в гамаке, чтобы, проснувшись, не видеть ничего, кроме этого голубого, незамутненного миром взгляда.
«Господи, нам обоим пора на пенсию. Поскольку и твоя любовь, и моя ненависть стали одинаково бессильны. Мы оба уже ничего не можем изменить.»
Вместе с Дьяволом в церковь вошла девушка.
По ее зажатому лицу, голым ногам и непокрытой голове с несвежей побелкой волос было понятно, что она здесь впервые. Блондинка неуверенно подошла к прилавку, где продавались иконы и, протянув испуганную ладошку с тусклой мелочью, попросила у послушницы свечечку.
Она так и сказала «свечечку». Ее пальцы, с неровными ногтями, покрытыми облезшим зеленым лаком, заметно дрожали.
— Ах ты убожище! — взъерепенилась вдруг дебелая морщинистая баба, которая только что любовно отсчитав деньги, купила себе самую толстую свечу, — И не постеснялась прийти с голыми ногами в Храм Божий! Пошла отсюда!
Блондинка сжалась и отступила на шаг, как уличная собачонка на которую ни за что, ни про что замахнулись палкой. Ее стоптанный каблучок уныло тюкнул о каменную плиту. Никто из прихожан не повернул головы в их сторону.
— Иди! Иди отсюда! Кому сказала!
Это был уже крик.
Баба угрожающе засопела, испуская пары праведной, благочестивой ненависти. Тяжелые щеки и подбородок, испещренные грязью серых морщин, надвигались на испуганную девушку с неумолимостью экскаватора, выполняющего план по валу. Грузная коричневая рука сжимала толстую свечу словно милицейскую дубинку. Ей до смерти хотелось ударить по этому бледному, затравленному лицу с накрашенными губами и размозжить его в кровь. Ни отчаяние в затравленных, бездомных глазах блондинки, ни синяк на ее убогой, еще по детски острой коленке не вызывали у старухи и тени сочувствия.
Ей хотелось…
(Дьявол так явственно почувствовал эту вонь, словно стоял посреди толпы, окружающей гильотину.)
…ее убить!
Судьбы двух женщин предстали пред Дьяволом, как четко расчерченные карты дорог. Вот перекресток, а дальше их путь не долог. Старуха никогда не попадет в рай. И ее душу будут вечно гнать прочь, прочь, прочь в бесконечном мраке ада. А девушка никогда больше не придет в церковь. Сегодня вечером она опять напьется, завтра тоже, через три года спьяну попадет под машину. Все просто. Все скажут: «Сама виновата!..»
