— Бумаги! О, они-то в порядке. В таком порядке, что больше порядка и не бывает. Ха, бумаги!.. В общем, насчет бумаг ты раз и навсегда будь спокоен.
— Ладно, тогда отдыхай. Если ночью, где-нибудь в середине, отправишься, то к утру доберешься в Добрин, к утреннему поезду. — Я и сам так думал.
Дорожный смотритель снял с оконной щеколды бинокль и, глядя в него, обвел глазами мокнущие в талых водах поляны. Вечерело; из леса уже сползали на луг сумерки. Обычно в этот час выходила из дома Эльвира Спиридон.
— Можно я тоже посмотрю?
— Валяй, смотри. Только ты в него ничего интересного не увидишь.
— А я и не хочу ничего увидеть. Только то, что ты.
— Ладно, бери. И скажи… если, конечно, это не какой-нибудь особый секрет: ты в какие края путь держишь?
Чужак осмотрел в бинокль окружающие поляны, потом прошелся по горным хребтам, наконец поднял окуляры на мерцающее перламутровым блеском облако, что стояло над гребнем, напоенное светом невидимой пока луны.
— В какие края? Утром в Синистре мне надо быть, на базаре. Там кое-что намечается.
— Вообще-то я тебя не видал еще в этих местах.
— Вообще-то? Правильно, вообще-то ты меня не видал. Я вообще-то… уж прости, что твое слово повторяю — не местный. Лед пилить мы с отцом только до Колинды осмеливались добираться. Раньше, слыхал, может, там проходила граница. А этих мест я не знаю. Хотел спрямить путь, да с дороги сбился. Вот и упустил тот чертов автобус.
Смеркалось; Эльвира Спиридон уже, наверное, вышла из дома. Хотя бинокль все еще был в руках у чужака, Андрей знал, где она сейчас находится: там, вспугнутые, взлетали птицы. Когда шаги ее зачавкали по грязи совсем близко, Андрей вышел из домика ей навстречу.
— У меня чужой, — сказал он.
— С черной сумкой, верно?
— Верно.
Эльвира Спиридон повернулась и отправилась обратно, к дому, где, собственно говоря, жила. Андрей лишь смотрел с вожделением, как складки широкой юбки колышутся из стороны в сторону на круглом ее заду. Он провожал ее взглядом, пока она не исчезла в распадке, утыканном елями. На горы ложился вечер, облака, все как один, покинули небосвод, на перевал вползал ночной холод, схваченная морозцем грязь зашуршала, захрустела между камнями.
— Видел я вас с ней в окно, — ухмыльнулся чужак. — Жаль, что ты ее отослал. И куда же она пошла в такое позднее время, бедняжка?
— К мужу.
Палинка у чужака была горькой; когда он пил, из ноздрей у него вырывались облачка пара, мерцая в свете печурки призрачным светом. Андрей поставил перед ним жестяную тарелку, немного воды в железной кружке.
