– Скажи, ты что-нибудь чувствуешь? – задал он наконец сильно волновавший его вопрос.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, радость, например. Нежность.
Агата задумалась.
– Мне с тобой хорошо, – наконец сформулировала она.
– Хорошо как? – допытывался Антон. – Ты когда-нибудь была влюблена?
– Не знаю, – призналась Агата. – Когда-то, в далекой юности, у меня был, как это называется… Возлюбленный.
– Ну, и что?
– Ничего. Это быстро закончилось. Он куда-то исчез. Я о нем больше никогда ничего не слышала.
– А ты? Ничего не пыталась о нем узнать? Страдала? Что ТЫ чувствовала?
– Я чувствовала, что у меня растет живот. И не знала почему.
Антон ахнул. Взяв Агату за другое плечо, он развернул ее к себе лицом.
– У тебя есть ребенок?
– Не знаю… Нет. Он умер. Я не хочу об этом говорить.
Антон прижал ее к себе и почувствовал, как тело ее бьет мелкая дрожь.
– Ты его видела? Ребенка?
– Нет. Мне сказали, что он погиб еще у меня в животе, и не хотели, как они сказали, травмировать меня видом мертвого тельца.
– И ты им поверила? И кто это, «они»?
– Те же, что и «эти» сейчас. Ну, может быть, другие лица. Но цели были прежние – не отвлекать меня от главного.
– И ты даже не пыталась настаивать? А он? Отец ребенка?
– Я ничего не понимала, мне не было еще и восемнадцати. Я была вундеркиндом, окончила к этому времени физико-математическое отделение лучшего университета Европы и работала в самой закрытой лаборатории мира. Он тоже, мой возлюбленный, из вундеркиндов, чуть постарше меня, биохимик. А поскольку мы и жили в квартирках прямо при лаборатории, все случилось совершенно естественным путем – гормоны решили за нас.
– О Господи! Это же ужас! Преступление! То, что ты мне сейчас рассказываешь. А если это они умертвили твоего ребенка?
– Не думаю. Мне кажется, он вообще не умер. Сквозь туман от препаратов, которыми меня обкололи, когда начались роды, я слышала его крик. А потом провалялась без сознания несколько дней. А когда очнулась, не было больше ни ребенка, ни возлюбленного.
– Но ты же могла потребовать… хотя бы объяснения.
– Могла. Но не потребовала. Я совершенно не была готова к материнству. Меня намного больше занимала наука. И мне было предоставлено все, о чем только мог мечтать начинающий ученый.
– А потом? Ты не попыталась выяснить судьбу своего ребенка?
– Нет. Я по-прежнему не готова к материнству. И что бы с ним тогда ни случилось, сейчас уже ничего не изменишь.
Здесь Агате не хватило всей ее хваленой «божественной интуиции» предположить, каким образом вскоре перевернется вся ее такая налаженная жизнь. Как всплывет это тщательно забытое прошлое и какой выкрутас, не подчиняющийся никакой логике, готовит ей ближайшее будущее, опровергая все ее теории. И только ОНО – Антизнание сможет в какой-то мере соответствовать этому новому повороту в ее жизни. И что-то объяснить.
