Прошло две недели с момента появления в жизни Лоры этой странности, которую она не понимала, куда отнести – к области ли галлюциногенных явлений, связанных с некими патологическими изменениями в ее организме, возможно, опухолью головного мозга; или же ее бессознательным, пытающимся таким образом подать ей некий знак. Тем не менее Лора понемногу начала привыкать к Глазу, как привыкают к собственным сновидениям. Каждый знает, что есть такие сны, повторяющиеся на протяжении всей жизни, к которым человек привыкает до такой степени, что порой принимает их за реальные события, имевшие место где-то в далеком прошлом, в детстве, например. Или за бабушкины рассказы. Или за некий онирический опыт, приобретенный неведомым образом. А то и за нечто совершенно уж переплетенное с каждодневной рутиной, засеченным краем глаза событием, брошенным кем-то невзначай словом, случайной картинкой в книжке или на уличном плакате, да и бог знает чем еще.
Глаз приручал ее осторожно, стараясь не спугнуть, появлялся всегда неожиданно, но каким-то образом соответствуя ее настроениям. Она находила его то забавным паучком на невидимой паутине потолка, то крабиком, смешно передвигающимся по квартире на спорых ножках-ресничках и забирающимся к ней на колени. Он порхающей слюдяными крылышками стрекозой сопровождал ее во время утренних пробежек в парке. Корчил рожицы по утрам, пристроившись на яблоке или банане. А то и Оком Взирающим заглядывал к ней в окно из темноты, повиснув между мерцающими звездами.
Лора научилась разговаривать с ним – задавать вопросы иногда вслух, иногда мысленно – и получать ответы, странным образом отпечатывающиеся у нее в мозгу, как увиденное отпечатывается на сетчатке глаза. Ответы его почти всегда были неожиданными, порой казались бессмысленными, порой банальными. У нее часто возникало впечатление, что говорит она с самой собой, хотя и немного «другой» Лорой, как бы вынырнувшей из глубин своего подсознания и материализовавшейся в этом странном существе.
Но еще чаще ей казалось, что ее «сожитель» – пришелец из неведомого мира, почти зеркально похожего на ее собственный, только, скажем, с иначе расставленными акцентами.
Лорино сосуществование с этим странным явлением можно было бы сравнить с приятной и осознаваемой неадекватностью. Ну, как если бы психически больной человек в моменты просветления мог увидеть себя со стороны, скажем, в психушке, в роли Наполеона и подивиться своему странному поведению. Но при этом ему бы не захотеть ничего менять (как если бы это зависело от него) по той простой причине, что в этой роли он чувствовал себя гораздо лучше, естественней и, главное, интересней, чем в реальной жизни.
