– Люди порой руководствуются в жизни такими запрятанными в подкорку комплексами, о которых они сами не подозревают. А если и подозревают, то не осмеливаются ответить на их вызов. Точно как страусы, при виде опасности прячущие голову в песок. Но иногда вместо песка оказывается бетонный пол, например. Говорите. На самом деле все может быть не так страшно, как вам кажется, – подбодрил ее Тушканчик.
– На самом деле все еще страшнее. Я бросила своего ребенка. Потому, что он родился больным. Дауном. Так как зачала я его в полном непотребстве, накачанная алкоголем и наркотиками. Ничем не лучше своей маменьки.
– А потом еще пытались обвинить в этом невинного человека.
– Он не был невинен, этот ваш человек.
– Вы хотите сказать, что этот ребенок от вашего отца?
– Нет, конечно, он меня не трахал, если вам это интересно, но он все сделал для того, чтобы довести меня до этой крайней меры.
– А именно? Что он сделал?
– Он меня не любил.
– А что стало с вашим ребенком?
– Мою девочку усыновил мой отец. Он создал целый приют для таких детей, который и содержит уже почти двадцать лет.
– Вы хотите сказать, что ваш отец заботится об этом ребенке? Тогда как вы, мать, от него отказались? И как, по-вашему, почему он это делает?
– Грех замаливает.
– Цинизм – предельная форма личного отчаяния, попытка придать своей растерянности и беспомощности видимость компетентности и высшей мудрости, – проговорил Тушканчик медленно, не глядя на пациентку, как бы только для самого себя.
– Это вы о ком? – встрепенулась Габи.
– Но это же был ваш грех, не его. Значит, он замаливает ваш грех? А грехи наши замаливают только те, кто нас по-настоящему любит. Вам это в голову не приходило?
Габриэла сделала попытку улыбнуться. Скептически, как ей казалось. Но лицо ее в результате только болезненно скривилось.
– Мне вообще-то плевать, кто отец моего ребенка. В древности никаких отцов не было. Женщины совокуплялись с мужчинами в полях, во время празднеств, и девять месяцев спустя рождались дети. Отцовство – сентиментальный миф, как День святого Валентина.
– Ну-ну, – промычал доктор. – И почему же вы тогда с ребенком не общаетесь? Только потому, что она не совсем такая, как все? А вы сами – такая? Как все?
– Я избранная. И знаю, для чего избрана.
Опять помолчали.
– Вы в курсе моих перформансов в Клубе, в Лондоне? Отец вам уже донес?
– Нет. Может быть, вы сами расскажете?
И Габи рассказала о своих ежемесячных побегах от действительности. Описала в подробностях свой номер. Кое-что даже показала, «протанцевала», как просил доктор. Теперь настала очередь Тушканчика впасть в ступор. Он, при всем своем опыте, с такими отклонениями сталкивался впервые.
