И тут пришла беда,
откуда ее не ждали. Вы помните, посреди сцены стоял стул? Так кто-то его
сдвинул. И занавес опустился прямо на стул. За занавесом смятение. Все бегут
вызволять стул. В зале оживление. И вот тут меня стали одолевать плохие
предчувствия. Правда, не очень было ясно, почему. Вроде бы ерунда какая-то.
Подумаешь, стул не туда поставили. Может быть, это Ольга-шалунья его нарочно
туда подвинула. Но я стал вспоминать, как точно такая же история произошла
когда-то давным-давно в Москве на сцене Дома культуры завода “Каучук”. Ну
вспомнил и вспомнил. И надо было, конечно, сразу же об этом постараться забыть.
Но почему-то этот эпизод не забывался. И эта мысль о художественной
самодеятельности завода так и не покинула меня до самого конца представления.
Картина вторая. Татьяне
неспокойно. И Ирина Матаева изображает это очень темпераментно и, я бы даже
сказал, страстно. А поскольку дело все это поначалу происходило на кровати, то
в некоторый момент я стал опасаться, как бы она не переступила некоторую,
знаете, такую черту опасную. Но нет, никакой черты Татьяна не переступила. И
оттого, что она ее не переступила, мне ее темпераментность очень даже
понравилась. И я с нетерпением ждал дальнейшего развития событий.
Татьяна расспрашивает
няню про старые года. И вот тут есть один такой интересный момент. Помните,
конечно, это: “Так, видно, бог велел. Мой Ваня моложе был меня, мой свет. А
было мне тринадцать лет”. Я на этой фразе всегда аудиторию проверяю. Если
оживление в зале большое, то что это значит, по-вашему? Если кто-то засмеялся
или жене своей сказал: “Слышь, слышь, тринадцать лет!” А это значит, что те,
которые “оживились”, ни «Онегина» в театре никогда не слушали, ни Пушкина не
читали. А в зале, конечно, всегда найдутся такие. И исполнители это хорошо
знают. И Филиппиевна, то бишь, Ольга Маркова-Михайленко, которая, кстати, тоже
очень и очень неплохо свое отпела, когда до этого места дошла, уж постаралась,
чтобы про тринадцать лет все расслышали. И к зрителям обернулась, и выражение
на лице подобающее сделала, и звука немного прибавила.
Что же дальше на сцене?
Татьяна подходит к столу, берет перо, бумагу. Петр Ильич наш непревзойденный
заставляет забыть все постановочные неудачи: “Тирам-тирам, тирам-тирам”. Пошел
Татьянин безумный сердца разговор. “Я к вам пишу – чего же боле? Тирам-тирам,
тирам-тирам. Что я могу еще сказать?” Два гения одновременно – это слишком
много для простого человека. Признаюсь, покатила слеза. Крупная покатила, не
остановить. И вот уже последние слова Татьяны. Она закончила писать свое
необдуманное письмо. И опять Чайковский этими своими невозможными “Тииии, рара,
рара, рара, ра. Парара-ра, парара-Тииии...” пронзает вашу голову и грудь
насквозь и разрывает вас на части.
