Генералу суждено было ошибиться. Жены не было в постели.
Жены не было во флигеле.
Настроение Василия Васильевича испортилось. Сочная добыча обернулась падалью.
Что бы могло означать это отсутствие? Завтракать — щелкнула крышка часов — еще рано. Ушла гулять? В тот самый момент, когда генерал ощупывал руками остывшую постель Галины Григорьевны, профессор попал в объятия Зои Вечеславовны. Только переступив порог комнаты. Жена обнимала его страстно, почти исступленно. Евгений Сергеевич был сбит с толку. Не то чтобы он отвык за годы супружества от такого проявления чувств, в их браке подобные проявления просто не был| заведены. Союз интеллектов, а не совокупление тел, чем должна быть признана их семейная жизнь. А тут объя тия, поцелуи, слезы. Евгений Сергеевич всегда (и спра^Ц ведливо) считал, что как экземпляр мужчины сильно'? уступает жене как представительнице женского пола. Ему эта вспышка телесной приязни с ее стороны была приятна, но и пугала. И испуг усиливался при воспоминании о недавнем припадке. «Милый! Любимый! Женечка! Родной мой! Что же теперь делать? Жизнь моя!» — такие и подобные им слова продолжали сыпаться на Евгения Сергеевича. Он в порыве особого рода честности попытался отстраниться, как бы показать, что ласки и чувства эти не заслужил. И объяснил, почему так считает.
— Зоинька, я, кажется, все испортил.
— Что ты говоришь, родной?
— Я поссорился с Василием Васильевичем. Он теперь настроен против нашего замысла. Мы не купим эту квартиру. Зоя Вечеславовна, всегда с легкостью понимавшая суть самых запутанных и специальных вопросов, выказала на этот раз полное нежелание и неумение что–либо понять. Она снова бросилась мужу на грудь и снова забилась в приступе приязни. Это наконец вывело профессора из себя, и он сказал чуть недовольно, гладя, впрочем, жену по волосам:
— Извини, Зоинька, но ты так… говоришь сейчас, будто я в гробу, а ты со мной прощаешься. Она замолкла и настолько внутренне сжалась, что это почувствовали даже обнимающие руки Евгения Сергеевича. И он тоже внутренне сжался. Он коснулся ее глубокой тайны, почувствовал это и испугался. Зоя Вечеславовна осторожно, но безапелляционно высвободилась из семейственных объятий, отошла к кровати и села на нее, сложив руки на коленях.
— Насчет денег не беспокойся. Они их нам отдадут. Квартиру мы купим. И даже не в Берлине, а в Париже.
— Что с тобой, Зоинька?
— Что со мной будет, я не знаю. И, кажется, уже не узнаю. А что будет с тобою, я не могу сказать.
