Но что же делать?
Вытащила зачем–то из под кровати свой чемодан, смахнула с него пыль. Ей вдруг стало обидно и тоскливо. Вот она, эта пыль, это единственное общее, что они накопили с Рулей за все эти месяцы.
Дверь за спиною открылась. В дверном проеме стоял Руля.
— А, собираешься. Правильно.
Лариса резко встала, отчего голова у нее закружилась.
— Что правильно?!
— Собирай вещи.
Она молчала.
— Что стоишь, мы уходим!
— Погоди.
— Чего годить. Маман наговорила тебе такого…
Лариса снова сказала.
— Погоди.
Ей трудно было все объяснить. Например, то, что чемодан она достала лишь для того, чтобы продемонстрировать глубину возникшего кризиса, а выезжать из этого пыльного дома она не желает. Если мадам возьмет свои слова обратно, если она хотя бы сделает вид, что не говорила все это, или что говорила это в шутку, Лариса готова остаться. Но как выразить в словах эту тонкую психологическую фигуру, особенно в тот момент, когда Руля в порыве справедливого, но неконструктивного гнева рвется вон.
Он стал запихивать в открытый чемодан подаренные им Ларисе тряпки.
По одной из застенчивых улочек, что ведут вверх от Цветного бульвара к Сретенке, поднималась парочка пешеходов, на которую обращали бы внимание многие, будь движение тут оживленнее. А так, только пара старух, и пара котов были свидетелями того, как Рауль и Лариса приблизились к месту своего нового обитания. Рауль шел впереди с недовольным выражением лица, а Лариса сзади с распухшим, как лицо от слез, чемоданом.
Они почти не разговаривали, потому что оба были недовольны тем, что произошло. Рауль был расстроен поведением матери, Лариса тем, что вынуждена была покинуть почти уже подготовленное ею для нормальной жизни жилище. Раулем двигала оскорбленная гордость — его выбор был семейством неуважен. Эта женщина была ему нужна такая, как есть. Чтобы там они про нее не плели, родственники. Сам этот выезд с вещами из дома, был для него тектоническим сдвигом в судьбе. Он не мог объяснить размер своей жертвы Ларисе, а она считала этот подвиг глупостью. Лариса никак не могла смириться тем, что для отстаивания гордости необходимо было отказаться от такого количества проделанной работы.
— Здесь. — Сказал Рауль, и они вошли в укромный четырехугольный двор, образованный стенами нескольких семиэтажных зданий, безучастно устремленных куда–то вверх. Во дворе чахли клен, куст и остов запорожца.
— Нам сюда.
Рауль указал на двухэтажную кирпичную хибарку, притулившуюся в углу двора. Вид у нее был бомжовый, как будто она скрывалась здесь от ментов.
