И потом он ясно отдавал себе отчёт, хоть и гнал прочь непрошеные мысли, что мягкая, чарующая хрипотца голоса становится грубее, слова всё неохотнее слушаются Элен и не стыкуются друг с другом, а предложения порой и вовсе повисают в пустоте, как беспомощной гусеницей повисает над обрывом поезд, под которым обрушился мост. Он с болезненной ясностью замечал эти признаки разрушения (Проверить почту: может быть? Нет) и прощался с её телом. Пусть красивым, пусть желанным и таким родным, но только телом. Как они хохотали в тот день в швейцарской гостинице, когда вдруг премия стала казаться достижимой, и Джереми всерьёз и с надеждой о ней заговорил, а Элен с самым невинным видом спросила, будет ли он по-прежнему любить её, помещённую в тело камбоджийского мальчика, и намерен ли он на ней жениться? И как он, любимый, представляет себе семейную жизнь? Джереми смешался, не зная, что ответить, а Элен не выдержала и прыснула со смеху. «А давай поженимся сейчас, Джем! Хорош же ты будешь, первый американец, законно женатый одновременно на двух Элен О’Нилл!» «О да! — подхватил он, — одна из которых будет очень красивым женским голосом лопотать камбоджийские ругательства, а другая Элен окажется десятилетним мальчиком, сыплющим интегралами, дифференциалами, асимптотическими приближениями поверхностями к инвариантным торам четырёхмерного пространства многочленов! И я вовсе не уверен, что камбоджийские ругательства мне понравятся меньше!» Тогда Элен перестала улыбаться и посмотрела на него очень холодно и осуждающе. Он мигом замолчал. «Ну и чушь же ты несёшь!» — сказала горько. Отвернулась, сбросила с плеча его руку. И снова расхохоталась, повалившись на диван: «Джем, Джем! Видел бы ты свои глаза!»
К полудню он окончательно извелся, разрываясь между желанием позвонить ей и придушить тщедушного и костлявого Йохана Страабонена, секретаря комитета, который после долгих уговоров, угроз и увещеваний, обещал сообщить ему, как только будет вынесено решение, каким бы оно ни было. Проклятье! Этому русскому профессору, проклятому Навкину, восемьдесят три! Он прожил жизнь, полную всего, чего только хотел: открытий, путешествий, любви… Что такого важного он открыл? Перемещать сознания могли и до него. Да — улучшил, да — доработал, да — подробно описал механизмы и построил модель нейро-психической активности во время перехода, но так ли это нужно? Этого академика самого ещё в восьмидесятые перекачивали из одной головы в другую чуть ли не каждый год. Да за ним рекорд Гиннеса держался сорок лет, пока какой-то японец не переплюнул старика разом на десяток переходов. Но — признанный гений. Но — заслуги перед мировой общественностью. Собственная научная школа, государственные награды.
