Дождавшись наконец паузы, во время которой Александр Сергеевич остановился перевести дух и разлить еще по рюмашечке, Феликс решил уточнить две заинтересовавшие его вещи. Это были: а) основная причина ухода от г-на Лепских дальней родственницы г-на Штампля и б) облагается ли премия Крюгера налогом, а если да, то каким?
Что касается первого, то ничего конкретного Александр Сергеевич поведать не мог, ибо воспринималось им это лишь на уровне эмоций, хотя в ответном спиче и промелькнуло несколько фактов, главными из которых были опять же: а) невозможность (по словам Катерины) и дальше жить вместе, ибо (по ее же словам) «произошел кризис любви» и б) затянувшийся финансовый кризис (последние пять, а может, что и все шесть месяцев) г-на Лепских, что тоже не придавало их семейной жизни особой стабильности, ибо (уже по его словам) «дорогой бриллиант — и это, между прочим, без тени иронии — дорогой оправы требует, не так ли, Феликс?». Феликс вновь утвердительно кивает и просит не отвлекаться, а ответить на следующий вопрос, на что Александр Сергеевич с готовностью отвечает, что премии налогом не облагаются, а потому его доллары государству не достанутся.
— Это хорошо, — задумчиво произносит Феликс, погружаясь в какие–то непонятные раздумья, а потом вновь обращается к Алехандро: — Ну а от меня–то ты чего хочешь?
Александр встает с табуретки, Алехандро начинает мерить кухоньку шагами, Александр Сергеевич носится по ней из угла в угол, натыкаясь то на газовую плиту (двухконфорочную, четырех здесь не поместилась бы), то на угол стола, за которым они с Феликсом и предаются выпиванию/закусыванию, то на (опять же) угол мойки, между прочим, финской (воспоминания о теще), превращая таким образом свой маршрут в неправильной формы треугольник, проще же говоря, разносторонний, стороны «а» коего (от стола до плиты) чуть побольше, «в» же и «с» совсем крохотные, уймись, говорит ему Феликс, внятно можешь сказать?
И Александр Сергеевич Лепских, внятно и тщательно произнося слова, объясняет своему родственнику, что — исходя из всего сказанного — единственным возможным для себя выходом в сложившейся ситуации он считает бегство, уход, уезд, но не в эмиграцию, а в тартарары, в никуда, в запределье, в какие–то параллельно существующие измерения и реальности, которые, говорят, есть, но сам он в этом ничего не понимает, потому–то и позвал сегодня к себе Феликса, ибо Феликс — все говорят! — в этом дока, не так ли? И он смотрит на гостя, смотрит внимательно и печально, а тот начинает смеяться, долго и странно, будто поквакивая, нос его неустанно ходит над губой, как поплавок по волне, то касаясь самым кончиком упомянутой губы, то вновь отдаляясь (верх волны и ее низ), а потом, отдышавшись, отфыркавшись (так и хочется добавить — отплевавшись), говорит:
