— Ты не хочешь покататься на лодке? — внезапно спрашивает К., так и не дождавшись того, чтобы я нежно и властно повалил ее на песок и раздвинул ноги.
— Отчего же, — отвечаю я, — это можно, только лодочник уже спит, ну да что–нибудь придумаем.
Конечно, сарай с веслами закрыт на большой висячий замок, конечно, моя любимая лодочка, которую я знаю уже вдоль и поперек, тоже прикована до утра большой и толстой цепью, но мы должны, мы просто обязаны что- нибудь придумать, ведь кроме всего прочего эта ночь — ночь бессонницы, ночь открытий и откровений, следы выпитого сухого вина давно исчезли из крови, мозг ясен, сердце работает ровно и спокойно, сюжеты перетекают и пересекаются, превращаются в один, ялтинский мол и венецианская набережная, берег Глубокого — оно же Черное, оно же Безымянное — озера и давний барский парк в самом центре России — все это крутится перед глазами, наполняется отражениями, смутно мерцающими в тут и там расставленных зеркалах, в самой глубине которых мелькает и сегодняшняя луна, которую как раз в этот момент закрывает внезапно ставший гигантским силуэт летучей мыши, как бы возвещающий мне, что ее появление — тоже предостережение со стороны того, кто неотступно преследует нас с Сюзанной, а значит, что страх покинул меня не окончательно и я даже не могу пока представить себе весь тот ужас, что ожидает меня где–то там, в еще лишь подбирающемся к моей глотке будущем, но что будет — как известно — то будет, и стоит ли лишний раз акцентировать это? Я обхожу сараюшку лодочника и естественно, что нахожу полуотломанную доску — видимо, не одни мы с К. любим ночные прогулки по озеру. Фонаря нет, но есть зажигалка, я забираюсь в сарай, тоненький язычок пламени пусть плохо, но дает возможность оглядеться. Все как и положено: лодочник, судя по всему, изрядно поддавший к вечеру, оставил прямо на столике, за которым днем собирает мятые купюры за пользование инвентарем, связку ключей, так что надо взять весла, захватить на всякий случай черпак да прибрать ключи — вдруг удастся освободить лодочку из заточения? Удалось, иначе было бы странно. Первый же ключ подошел к нужному замку, звякнула отброшенная цепь, я соскочил в лодку, помог забраться в нее К., взял весла, вставил их в уключины, предварительно оттолкнувшись правым веслом от пирса. Итак, я оттолкнулся правым веслом от пирса, вставил весла в уключины и начал медленно и размеренно выгребать из искусственной бухточки, где покачивались сейчас на почти не видимой и не слышимой волне с десяток лодок да тот самый катер, на котором мы с Сюзанной добрались сюда. И мне, и К. было все равно, куда плыть — озеро выглядело пустынным, берег был вымершим, ни одно окошко не светилось в пансионате, лишь фонари у входа по–прежнему слабо и тускло рассеивали тьму, впрочем, на воде вдруг стало удивительно светло, хотя луна была такой же тусклой и зловеще–красной, и лодочка наша тихонько плыла по извилистой лунной дорожке, все дальше и дальше уходя от берега. К. молчала, за то время, что мы провели с ней на берегу, она не сказала ни слова, видимо, пораженная тем, что довелось ей услышать от меня еще в самом начале прогулки, хотя, может, я слишком многое решаю за нее, и молчит она совсем по иным, одной лишь ей ведомым причинам. Но меня это устраивает, мне не хочется вести светской, ни к чему не обязывающей беседы, ведь — если быть честным перед самим собой — то К. сейчас не больше чем случайная попутчица, а значит, можно и помолчать, тем более, если сам ты бежишь, как бегу я — от Сюзанны и того ужаса, что ждет меня впереди и что порожден не только моей фантазией.
