Хотел ли я стать отцом? Несомненно, ведь это должным образом изменило бы последующий ход событий, по крайней мере, сейчас мне кажется именно так. Но взаимосвязь предопределенности и случайности уже упоминалась мною, а значит, что я мог хотеть сколько угодно, но Господь не стал менять одному ему ведомый план, по которому наши отношения с Сюзанной должны были измениться. Любовь, которой — что я сейчас понимаю хорошо — никогда не было в романтическом понимании этого слова, перешла — нет, не в ненависть, подобное не стоило бы и обыгрывать, да и слишком это банальный ход для романиста. Скажем так: для нас с Сюзанной отсутствующая любовь стала навязчивой необходимостью события, но уже с явным психопатологическим оттенком, и стоило бы автору быть менее искусным в построении сюжета (не о себе говорю в данном случае). Если все же расшифровать приведенный выше пассаж, то Сюзанна возомнила себя грешницей, испытывающей постоянную потребность в раскаянии, я же должен был стать не только свидетелем, но и постоянным действующим лицом ее ежедневных радений.
Естественно, что это не могло мне понравиться, и — видит Бог — много усилий приложил я к тому, чтобы вытащить Сюзанну из вышеописанного состояния, вот только это не просто не помогло, но еще больше усугубило происходящее. В свое оправдание скажу, что, будучи человеком самонадеянным, я прибегнул к тому способу, который посчитал наиболее простым, — предложил Сюзанне не обращать внимания на печальный результат первого опыта и побыстрее перейти к следующему, но это–то и послужило тем толчком, после которого — чего и следовало ожидать — произошел взрыв.
Любая грешница кается в своих грехах, это аксиома. Но грехи надо еще определить. Так вот нерождение младенца и стало тем основным грехом, который Сюзанна вывела из своей преступной (как она считала) жизни со мной и с Павлом на протяжении целого года, до того самого дня, когда милейший месье Белозеров, хватанув уксуса, попал в реанимацию, а затем был отправлен в дурдом. То есть судьбу Павла она тоже посчитала своим грехом (я уже вскользь упоминал, что — на мой взгляд — все эти телесные эскапады были для Сюзанны не чем иным, как обостренным ощущением нравственности, долга и даже какой–то превратно понятой благодарности), как грехом — без сомнения — считала и то, что улеглась со мной в постель в первый же вечер, когда мы оказались наедине. И естественно, что мое предложение еще раз попробовать родить наследника (или наследницу, мне, в принципе, было все равно) заставило Сюзанну всерьез посчитать меня дьяволом–искусителем (не будем уточнять, насколько и в чем она была права), самим Велиалом, оросившим ее лоно, ведь грехопадение началось тогда, когда я появился в ее жизни.
