Как пришёл Кирию четырнадцатый год, взял он саблю отцовскую и отправился в Княжград. В дружину напросился. Князь отца не забыл, потому взял под крыло, дал себя показать — немногие такой милости удостаиваются. До десятника Кирий дослужился, да в село ненадолго заехал родительские могилки проведать. Остановился всё так же у Верженя, даже прощения за побег и непокорность попросил.
Тут-то Кирий и заметил, как Ольва похорошела. Год всего до заручин остался. Зарумянились щёки, налились груди и бёдра, от земляничных губ взгляд не отвести. Ресницы густые всё порхали, глаза васильковые шальным пламенем горели, сердце от него ярким факелом вспыхивало. Ходили Кирий с Ольвой за руку везде, на бережку реки возле старых ракит засиживались до темноты самой. Не раздражала больше Ольва разговорами, молчала, как Кирий любил. Уж и время уезжать пришло, в дружину возвращаться, а он всё никак проститься не мог. Обнимать хотелось туже, целовать жарче, птиц белых в руках ластить. Оттолкнула его Ольва и засмеялась звонко:
— Приезжай на следующий солнцеворот. Отыщешь меня в лесу заповедном — свадьбу сыграем на третий день последнего урожая. Уйдёшь из дружины, хату поставим, детей растить будем.
Боязно так сделалось от её слов, как от ретивых копыт пелавовских коней никогда не было. Как это, службу бросить, да с женщиной только одной всегда быть, дети ещё крикливые… Кирий ведь от этого и сбежал тогда.
— С последним лучом солнца завтра на сеновал приходи. Посмотрю, какая ты, и решу, надо ли мне это.
Наверняка Ольва догадалась, что замуж Кирий не позовёт, как бы она ни унижалась. Не придёт — он уедет спокойно, придёт — ей же хуже будет.
Маруху, первую гулёну на селе, Кирий загодя на сеновал привёл. Рубаху задрал ей без лишних слов да за время, истомленное на берегу, отыгрался. Ольва в условленный час на порог взошла, видно, совсем стыд забыла. Испуганный взгляд васильковых глаз, приоткрытый рот и сдавленный всхлип стали песней Кирия. Зашёлся он последними ударами и излился в чужое, безразличное тело. Ольва всё стояла и смотрела на него. Кирий безжалостно расхохотался ей в лицо:
— Не нужна ты мне, дурёха сопливая, даже для забав на сеновале не нужна. Гулёна и та лучше будет.
Росные слёзы по щекам, закушенные до крови губы, взметнувшиеся косы и суматошный топот бегущих прочь ног въелись в память навсегда.
Уехал Кирий сразу, ни с кем не прощаясь. Шкура на нём горела, земля не держала. Чёрным Коршуном его в дружине прозвали. Первым в бой кидался, сабли ломал, голыми руками врагов душил, раненых не щадил, а после забывался в кабаках с продажными девками. А потом снова и снова в бою костлявую искал.
