— Мы разбросаны и несобраны. Мы аморфны и потому перетекаем из состояния в состояние, из одной реальности в другую, из сна в сон, из жизни в смерть. Даже перед лицом смерти мы редко просыпаемся. Ну, разве когда несущаяся по серпантину машина выходит из повиновения и мы теряем управление. И собою и машиной.
И новая ступенька эскалатора подхватывает меня и несет на невиданной скорости. Это иная скорость, отличная от той, которой почти всегда хватает, чтобы проснуться и остановить мгновение перед тем, как разбиться насмерть.
Это скорость самой смерти, из которой состоят наши сны. Те самые видения, что наслаиваются фрагмент за фрагментом в оскорбленную невниманием правду…
…Пробуждение оказалось тяжелым. Я ощущал себя каплей, оторвавшейся от непостижимого. И я не знал пути туда, где мне было легко и бесшабашно. Над головой протекал тот самый Млечный Большак, а под ногами змеилась пыльная, каменистая дорога, пробитая среди скал Голанского плато.
«Кто–то снова должен пройти ее, — думаю я, выдвигаясь в путь, — но кто? Кто осилит ту дорогу, если ни здесь, ни там меня нет?»…
Так началась моя тремпиада.
«Дорогу осилит идущий», выплыло откуда–то из памяти, тогда как пересохшие губы, ломаясь резиной на сорокоградусной жаре, шептали безо всякой надежды:
…………………………………………………………………………………
— Эй, эй!! — Еще одна машина пронеслась мимо, обжигая жаром круто заваренный воздух. Если эту волну напасти мне удавалось отбить, то от напора ненависти, выпущенного из «Фольксваген–транзит», я отшатнулся, и меня снесло взрывной волной к автобусной остановке.
Б…ство!
Денег на автобус нет. Безысходность положения снова кидает меня в водоворот машин. Здесь люди–оборотни, сами того не замечая, оборачиваются в куски бесчувственного металла.
Помню. По выжженной солнцем земле Голанского плато, по колючкам, с золотым миражом колосьев налитого хлеба, шли мы с женой и трехлетним сыном. Пацан капризничал, сидя у меня на плечах. А я шел, тупо повторяя движения, и безразлично взирал просоленными потом глазами на базальтовое полотно дороги. Раскаленные камни, — каждый — соперник солнца — смыкались с выжженным, безнадежно бесцветным небом. Там лишали не только надежды, но и самой сути обрести ее.
Жена пыталась «голосовать», но глаза проезжавших в машинах двуногих еще меньше моих были способны что–то увидеть. И не пот их выел, не слезы, а нечто загадочное, непостижимое, что оставляет лишь видимость человека, лишая самой человечности.
