— А ты, значит, не фанатик? — мягко спросил ткач.
— Я нормальный человек! Свободный! Я не для того бежал с рудников, чтобы соваться в кабалу к Тёмному. Я человек простой, мне с вожаком ссориться не в масть, а под ним жить можно, только подальше.
— В кабалу, говоришь, — хмыкнул ткач и разгрыз еще орешек: Ревуну показалось, что хрустнули не скорлупки, а его собственные кости. — С этого места поподробнее.
— Да что там. Стоит Пророку слово сказать, люди с ума сходят! Скажет «прыгай», и все прыгают. Скажет «умри», лягут и умрут. Я ж видел, как он королевское войско встречал. Полк, значит, строем на ворота, мечи наголо, мстить за своего раненого генерала. Людишки все разбежались, даже Чистые, и то перепугались до смерти. А Пророку хоть бы что. Влез на стену, весь в белом, руки безоружные воздел, весь такой благостный… и что никто из арбалетчиков его не снял, а?..
Ревун сглотнул — в горле совсем пересохло.
Ткач снова хмыкнул, хрустнул орешками и понюхал кувшин с пивом. Сморщился, фыркнул. И глянул на Ревуна.
— Что, пить хочешь? Гадость же.
Ревун кивнул, не понимая — издевается или на самом деле пива предлагает?
Кувшин тут же оказался у рта, наклонился — пиво потекло по усам, по подбородку. А, надо же пить! — опомнился Ревун и сделал несколько глотков. Большая часть все равно пролилась на рубаху, груди стало мокро и липко. Но язык снова шевелился, а не присыхал к небу.
Ткач поставил пустой кувшин, кивнул: продолжай.
— Да что… как заговорил, все. Весь полк своей святостью заморочил. Голос-то у него нелюдской. Людского за поллиги-то не слыхать, а этот — вроде тихо так говорит, а слышно чуть не на весь город. Вот и солдаты послушали, да все на колени повалились, заорали славу. А кто не повалился да не заорал, тех свои же и разорвали. В клочья. И все это с такими просветленными лицами… — Ревун передернулся. — И так везде. Много, один из ста разум не потеряет от его речей. Что бы ни приказал, все исполнят.
— И как тебе удалось не попасться? Или Пророку всё равно, верят ему или нет?
— А я притворялся таким же чокнутым, как все. И на колени падал, и предателей топтал… Только в глаза ему не смотрел.
— И что глаза? — ткач закинул в рот ещё горсть орешков и улыбнулся, добренько так.
Если б он вытащил тесак или прикрикнул, Ревун бы ещё посомневался. Но после этой улыбки сам бы зарезался, да ножа нет.
— Глаза у него как у тебя. Тьма. Как только проповедовать начнет, так сразу… будто не человек. Демонские глаза. Ужас, лёд и смерть. Говорит красиво, и всё про свет, про чистоту, о стране и народе заботится, а от самого Ургашем несет.
