Я постепенно разжал пальцы, но он был так увлечен, что не ощутил свободы.
С этого дня он стал есть у меня с рук. Его товарищи, понимая, что где-то рядом чем-то угощают, бегали вокруг меня, но в руки не давались. А этот храбро вскакивал на мою ладонь и либо грелся на ней, либо получал пищу.
Я стал отличать его, так сказать, "по лицу".
Постепенно этот наглец освоил карманы моей куртки и, когда все его братья и сестры, суетясь вокруг моих ног, бежали домой, он ехал в моем кармане и был этим очень доволен.
Потом произошла неприятность. Уж не знаю, как это случилось, но мой пушистый товарищ сломал ногу. Не на голой ее части, а чуть повыше, то самое место, которое теперь называется "окорочок". Перелом был таким сильным, что ножка болталась во все стороны. Мы осмотрели несчастного.
— Сдохнет, — сделал заключение отец и, размахнувшись, швырнул цыпленка в кусты с сторону речки.
Я взвыл и помчался туда, куда, по моему мнению, должен был упасть мой хохлатый друг. Удивительно, я сразу нашел его, еще более удивительно то, что он совершенно не пострадал во время вынужденного полета и падения.
Притащив пичугу домой, я спрятался в сарае и стал ветеринарить.
Я сложил цыпленку сломанную лапку, прижал к ней нижнюю часть ноги, а затем обложил все это четырьмя спичками и обмотал мягкой ленточкой.
Мой больной мог теперь только сидеть. Но он был жив и это было главное.
Правда, отец стал смеяться надо мной, называя меня куриным доктором.
Мать молчала, я чувствовал — она на моей стороне.
Теперь я носил этого цыпленка на руках. Его сородичи бегали в траве, а он сидел рядом со мной. Я сажал его на муравьиную тропу, и он всласть наедался, поедая этих насекомых. Муравьев было жалко. Но цыпленка я жалел еще больше. Вечером я гнал свою стаю домой, а у меня в кармане сидел мой инвалид.
Через три дня он встал на здоровую ногу. Еще через три дня он стал смешно прыгать на одной ноге. А через две недели я разрезал ленточку и освободил его ногу. Он распрямил ее не сразу. Несколько дней он еще хромал, осторожно ступая больной ногой.
Но главное было в другом. Он выздоровел. Косточка срослась.
— Ну что? — ехидно спросил я отца.
Он виновато улыбнулся и развел руками.
К осени выяснилось, что моему цыпленку не грозит скорая погибель, поскольку стало очевидно, что это — курочка. Я дал ей имя — Машка.
Она по-прежнему шустро бегала за мной и лезла ко мне на руки.
Небольшие проблемы появились в сентябре. Мне нужно было идти в школу, а Машка бежала следом. Приходилось ее всячески обманывать. Просто дурить.
