Ксения Леопольдовна резко вздрогнула и, недолго думая, опорожнила сумочку прямо на стол. Заливался действительно ее пейджер.
Класс вытянул шеи: такого СТАРОГО, такого БОЛЬШОГО пейджера никто из них не видел. Многие вообще думали, что этот вид связи вымер, как тиранозавр или птеродактиль.
Баба Ксюча придавила кнопку приема, чтобы докучливый звон стих. Поглядела на экранчик. Задумалась.
— Ага, — сказала она вслух после паузы. — Ага. Совсем другое дело.
Произнеся это, она небрежно побросала вещички обратно в сумку. Туда же следом улетели очки. Только сейчас десятый «Б» заметил, что у их литераторши глаза не просто серые, а серо-стальные. И не такие уж близорукие.
— Андрей, я отвлеклась, извините. Вы ведь что-то у меня спрашивали, верно? — С этими словами Баба Ксюча медленно и какой-то новой вкрадчивой походкой двинулась вдоль притихшего ряда парт.
Андрюша Власов, который по-прежнему стоял, вдруг почувствовал себя до крайности неуютно — словно одинокий безоружный солдат в пустом окопе за минуту до танковой атаки. Но деваться было некуда.
— Я, это, про Раскольникова из «Преступления и наказания», — заторопился он, комкая слова. — Разве я, говорю, типа неправ?
— Правы, конечно, вы более чем правы, — рассеянно кивнула учительница и обвела взглядом класс. От этого взгляда классу стало не по себе. — Садитесь, Андрей, пятерка за ответ. Именно так и должно быть: сперва преступление, потом наказание. Мне отмщение и аз воздам… Руки! Конев, Мерецков, Гударьян! — повелительно выкрикнула она. — Все трое, быстро правые руки вверх, ну! — Было в ее голосе нечто такое, что три руки разом вытянулись вверх.
На твидовом обшлаге куртки здоровенного, как слон, Мерецкова нашлась тонкая, едва заметная полоска мела.
— Прекра-а-а-асно! — хищно протянула Баба Ксюча, и мгновение спустя обалдевший от ужаса Мерецков осознал, что железная рука училки равномерно возит его физиономией по доске, щеками и бровями стирая нарисованный им огурец вместе со словом «грымза».
Еще через пару секунд рты Родимцева и Катукова были плотно набиты промокашкой под мерное учительское: «Жуйте, господа, жуйте, это ваша любимая!» Класс не успел опомниться, как Баба Ксюча с неумолимостью молотилки, хотя и без особой жестокости, оскорбила действием полдюжины самых отъявленных — тех, которые давно нарывались. Прочим она деловито погрозила средним пальцем, взяла со стола книги, указку, классный журнал, пристроила сумочку подмышку и вышла за дверь.
