У фермера Панасенка ночью сгорел сарай.
С утра уже в здании администрации поселка — низком сером бараке тридцать восьмого года постройки — с прогнившими полами, ветхой мебелью, плесенью и прикрывавшими ее портретами Ленина, Путина и вырезками из «Крестьянки» на стенах инспектор районного отдела внутренних дел Анна Герасимовна Штепт раздраженно раскладывала свои бумаги.
В другой комнате Егорка с разрешения главы поселковой администрации Анны Ивановны пытался дозвониться в Койвусельгский молитвенный дом. Связь была отвратительная — в трубке постоянно что–то трескало, шипело и взрывалось, — но Егорка не отступал, крутил и крутил диск, высунув язык от усердия. Постоянно было занято. Штепт каждый раз дергалась, недовольно кривила свое красивое личико. Тем более что после очередной неудачной попытки Егорка, не стесняясь, высказывался, а звукоизоляция между помещениями отсутствовала.
Рядом со Штепт, с краю, потерянно притулился в одну ночь постаревший Панасенок. Он только что, сбиваясь и путаясь, рассказал ей, как все произошло.
Сарай, о котором шла речь, стоял в дальнем конце двора, и хранил там Панасенок прицепные орудия для трактора и разный чрезвычайно нужный в хозяйстве хлам да зимой на чердаке — сено для скота: на чердаке скотника все не помещалось.
Загорелось ночью. Сначала что–то в небе начало побрякивать, громыхать, распадаться на части. Долго и протяжно выл на цепи лядащий панасенковский кабысдох, мешал фермеру спать. Панасенок не спал, ворочался в пустой холостяцкой постели после кислых, неумело сваренных щей собственного приготовления. А потом вдруг и коровы взвыли, и испуганный мужик подскочил, понял уже, что беда, в одних подштанниках вылетел во двор.
На дворе было ясно как днем, видно все — хоть садись и рассматривай свое хозяйство, любуйся как в последний раз, ведь никто тебе точно не предскажет, когда оно все закончится, а оно, как ни крути, все–таки закончится когда–нибудь. Выскочил Панасенок — и остолбенел: до того красиво было, красиво и страшно. И увидел он все свое добро до последней соломинки. Стоял и смотрел как дурак.
…Егорка уже прибежал с ведром. Михайловна с Кузьминичной, смешные, простоволосые. Полутрезвый цыган Васька. Кто–то уже открыл скотник, уже вытаскивал коров по одной, ругаясь на чем свет стоит. Те испуганно таращились на багряное зарево: страшно им было выходить с привычного места под этот свет. Но им еще и наподдавали хорошенько, чтобы под ногами не путались, выгнали со двора. Коровы разбежались по улице, но не паслись в темноте, а лезли к домам, пугая дворовых псов и алкоголиков–полуночников.
