Отсюда, с переезда, поселок — растянутый, размазанный, как невкусная каша по тарелке, — был обнажен до последнего ничем не прикрытого закоулочка. Так что за него, за всю его убогость, паршивость, сразу становилось стыдно и хотелось скорее отвести глаза: нельзя, нельзя было это видеть, запоминать, знать… Слева виднелись развалины когда–то красивого и просторного вокзала — две одинокие колонны устало подпирали провисшее серое небо.
У Андрея с непривычки тоскливо засосало под ложечкой. Факт рождения на севере в небольшом городке уже не казался ему такой уж вопиющей несправедливостью. Родиться в таком вот поселке было не просто несправедливостью — непоправимой бедой. Но в окно он смотрел не отрываясь, будто боясь что–нибудь пропустить: завороженно.
…Когда попадаешь сюда первый раз, особенно в неважную погоду, кажется, что все здесь спит, стоит — не шевелится, что времени здесь нет, а только пространство — сирое, убогое, брошенное, потустороннее, и уехавшему, сбежавшему потом долго кажется, что и не был он здесь, и не видел, и не знал, а все это ему приснилось или — еще хуже — померещилось, ведь случается же с человеком высокая температура или запой.
За переездом поселок был застроен деревянными бараками на две квартиры.
— Нам на Диспетчерскую, — распорядилась Мария Иосифовна, и шофер послушно свернул.
Миновали центр — разрушенную школу, клуб, мемориал Великой Победы — огромную ржавую ракету на постаменте. Поплутали немножко и подъехали к нужному дому. Первая выскочила Анна Герасимовна и побежала открывать калитку, словно боясь, что Васька успеет удрать. Вылезли журналист с председателем КДН; инспектор уже входила в дом.
Цыган Васька был дома. Он заранее услышал подъехавшую чужую, райцентровскую, машину, все понял и заметался, стуча деревянной ногой. Убрал початую бутылку со стола, стал резать луковицу, понял, что не успеет, и, торопясь, затолкал ее почти целиком в рот. Морщась и хлопая глазами от жгучего лукового духа, Васька смахнул рукавом со стола крошки и объедки и кинулся вытаскивать чистое полотенце из шифоньера. За этим делом его и застали.
— Здравствуйте, Василий, день добрый, — поздоровались вошедшие женщины; Андрей невразумительно что–то промямлил.
— Стхафс… — Васька отчаянно дожевывал лук и комкал в руках полотенце, не зная, что с ним теперь делать. — Проходите. — Он сунул полотенце в карман пиджака и попытался выдвинуть гостям колченогий стул.
Сам Васька когда–то был красивым, стройным мужчиной, но сейчас даже трудно было определить, сколько ему лет. Волосы, усы, борода не то чтоб поседели — как–то вылиняли, стали неопределенно–саврасыми, и только глаза на смугло–пергаментном лице, только зрачки остались иссиня–черными, только радужка сохранила свой черно–карий, живой цвет. Теперь эти глаза моргали, слезились и испуганно искали что–то в глазах пришедших.
