видетельство можно было увидеть: он зажал его между большим и указательным пальцами.
Да, скажу я вам, я был поражен, но урок этот не дошел тогда до моего сознания. Я продолжал жить в детском средневековом мире ритуалов, запрещений и принуждений. Таблицу умножения надо было учить, потому что для того и предназначена была таблица умножения. Невспаханное поле: я как должное принимал, что отец его пашет, потому что функцией, замыслом или кармой полей была пахота. Я думал, что надо делать то, что надо, и учить то, что велят.
Когда я сделался старше, мне нравилось охотиться с маленькой винтовкой 22 калибра с надписью КРОЛИК на стволе. Однажды вечером я услышал, как работник элеватора говорил с моим отцом об охоте на уток, занятии, которым увлекались оба. Работник был вдумчивым человеком. Он описал эксперимент, который он как раз в это время поставил со своим ружьем. Он намеревался узнать, каков разброс обоих стволов при выстреле и каково распределение попадания каждого из них в отдельности. Он установил цели и стрелял в них с различных расстояний. Он проверял получавшиеся распределения попаданий, чтобы отложить их в сознании и вспоминать, когда будет на болотах в октябре и когда дикие утки станут вылетать с полей с зерном.
Это было еще одно откровение. Этот человек не просто стрелял, как попало, как это делал я; он отступил от самого предмета стрельбы, отделил его от реальности, разобрал на части, изучил элементы, сделал выводы, и вновь соединил все вместе.
Я не знаю, что об этот думал мой отец, потому что он пользовался помповым ружьем с одним стволом, и я не замечал, чтобы лично он ставил какие–либо эксперименты, но я, поколебавшись, начал понимать, что, наверное, все–таки можно, так или иначе, исследовать мир.
Это история пребывания в больнице, которое должно было быть обыкновенным, но с самого начала пошло не туда.
Однажды утром в декабре 1998 года мне стало трудно дышать. К тому времени, когда дочь привезла меня в неотложную помощь, у меня посинели ногти. Выяснилось, что у меня воспаление легких. Поскольку емкость моих легких ограничена 1.5 литрами (у моего брата — 6 литров), это сочли серьезным. И таким образом, меня поместили в городскую больницу Ванкувера.
В конце дня меня положили в палату с тремя другими пациентами. Все пошло плохо с этого момента и почему, я не знаю. Это не имело отношения к персоналу больницы, а произошло из–за неизвестной до тех пор странности моей натуры. Я стал отчужденным, это старое слово, но оно более точно, чем «сумасшествие». Воспоминания о тех днях смутные, но я знаю, что в недолгие часы первого дня я был в сознании и чувствовал себя брошенным. В палате, наверняка, была кнопка вызова, медсестра мне ее, конечно, показывала и объясняла, как ею пользоваться. Но я или забыл, или не мог ее найти, или я даже не знаю что. Теперь мне даже трудно поверить, что я затем сделал. Я поискал сигнальную кнопку, которой смог бы вызвать сестру. Но нашел я только утку в форме урны из нержавеющей стали с припаянной к ней ручкой. Это был устрашающий по массивности сосуд и, как я тогда подумал, переусложненный для всего лишь пинты мочи. Любой рациональный человек, наверное, постучал бы этой уткой несколько раз по полу, чтобы привлечь внимание. Вместо этого, пренебрегая хотя и слабым, но все же отчетливым сомнением в целесообразности такого действия, я умышленно метнул утку в потолок так, что она рухнула на бетонно–мозаичный пол со звоном, способным разбудить мертвого. Сразу же последовали и внимание, и громкие упреки. С этого момента я стал проблемным пациентом.
