. Под стать небольшим листам стандартной или произвольной формы был и содержательный формат преобладающей части направляемых в Политбюро предложений о развитии взаимоотношений с внешним миром – текущих вопросов дипломатии, торговли, пропаганды, культурных связей и т. д. Повторяющееся разнообразие конкретных запросов находило естественное завершение в кратких резолюциях с преобладанием ограниченного набора безусловных формул – «принять», «отложить», «передать», «назначить», «вопрос снять».
Эти императивы служили своего рода гарантией четкости передачи повеления, предупреждали возникновение двусмысленности при интерпретации решений высшей инстанции исполнителем (партийным органом, ведомством, лицом). Политбюро конца 20-х – 30-х гг. обладало авторитетом, при котором не требовалось убеждать исполнителей в целесообразности принятого им решения. Мотивирование и подробное разъяснение постановления, напротив, содержали потенциальную возможность такого истолкования директивы со стороны исполнителя, которое привело бы к действиям, противоречащим намерению Политбюро. С другой стороны, краткость решения, отсутствие в нем аргументации редуцировали возможность критической оценки путем оспаривания тех или иных тезисов постановления, более того – затрудняли само понимание его резолютивной части для всех тех, кто не был непосредственно причастен к подготовке, принятию или осуществлению постановления (включая некоторых членов Политбюро, например отсутствовавших на заседании).
В редких случаях Политбюро приходилось делать уступку обстоятельствам. В начале 1930 г. назначенный полпредом в Варшаве В.А. Антонов-Овсеенко отказался выполнить решение Коллегии НКИД о вручении верительных грамот. Ссылаясь на общий смысл ранее полученных им указаний, он апеллировал к «Сессии». Политбюро предписало полпреду «пойти к министру и вручить верительные грамоты», но при этом поручило «указать» ему, что «мы не заинтересованы в обострении отношений с поляками». Такое косвенное раскрытие мотивов решения Политбюро (очевидных, впрочем, из первой части постановления) было продиктовано, на наш взгляд, обстоятельствами более существенными, чем неуступчивость Антонова-Овсеенко. Развертываемые в УССР антипольские акции пришли в начале 1930 г. в противоречие с потребностями стабилизации отношений с Польшей: на Правобережной Украине вместе со сплошной коллективизацией начались массовые протесты крестьян. Не отказываясь от прежних установок, высшее партийное руководство тем самым давало «сигнал» московской, харьковской и минской элите проявлять сдержанность, не доводя свое рвение до обострения советско-польских отношениях
