— Это еще надо разобраться, сколько ты лярвів имел без меня по тех фашистских борделях и гештетах, — шипело дальше Генця.
— Нет, моя любимая, все эти три года я ни к одной особе женского пола и пальцем не коснулся, я был верен тебе, как папаша Сталин идеалам коммунизма, я каждый вечер, ложась спатки в девять часов, молился к твоей фотографии и мечтал о тех временах, когда мы с тобой вкупці, яко голуби паровані, как рисованные чашки, вклякнемо хорошенько на коленца до вечерней молитвы, а затем быстренько ляжем в кроватки под пуховую перину, которую ты, любимая, сшила своими белыми ручонками с гусяток, что мы их с тобой вырастили в нашем имении в Каменной…
— А теперь я тебе скажу, как было на самом деле, — надулась Генця. — Хочешь? Но можешь не хотеть, я все равно буду говорить, буду, — ты, песиську, по ночам резал горла большевикам, которые тебе лично ничего не были должны, а когда было свободное время, то сначала напивался до потери человеческого облика, потом шел к шлюх в бордель, брал себе сразу двух, потому что тебе, кутюзі, одной сучки мало, и всю ночь производил с ними содом и гоморру, а когда уже становился увядшее, то заставлял их заниматься лесбийскими шалостями, чтобы тебя, козла, возбуждать… А как, Митрику, с двумя сразу, хорошо? Расскажи, расскажи!
— Агий на тебя, говорю же, что мечтал, целомудренный и непорочный, как Франціск Ассизский, о тебя единственную…
Вот так Дмитрий и Генця себе говорили, а истина была где-то посередине: Дмитрий и резал большевиков, но не невинных, но сильных и коварных, хитрых и вышколенных врагов, и пил алкоголь — от ценнейших вин до ординарного спирта, но алкоголиком не стал, ибо в генах имел тысячелетнюю здоровую черноземную силу, и волочился по борделям, и даже с двумя курвами зразу, как она говорит, но на извращение его не тянуло, а к тому же, даже обнимая найфайнішу шльондру, думал о Генцю… и молился в ночные часы отчаяния к ее фотографии, и произносил ее имя вместо отченашу, потому что любил ее…
Домой шли немного пьяные — она от красного еспанського, он от белого итальянского плюс хорошая бутылка французского коньяка, хорошего, не фальшивого, но, очевидно, контрабандного. Конечно, город кишело стаями разного рода бродяг. Дмитрий вытащил парабеллум из наплечной кобуры и сунул его в правого кармана пальто, слева держалась за руку Генця.
Стрелять ни в кого не пришлось, потому что никто не прицепился. Дмитрий приглушил бдительность и раз-по-раз чмокал Генцю красный, как пион, щеку.
