– Она так и сказала?
– Да. Он был далеко и не обращал на нас внимания.
– Вы бывали там прежде, с другими… пассажирками?
– Никогда, господин инспектор. Она мне сказала, куда ехать. Она ездила сюда на своем шофере.
– У нее есть шофер?
– Да. Но тут он понадобился ее супругу. У них один шофер на двоих. Я думаю, он знает все пустыри в Берлине.
– Вы можете назвать адрес, по которому отвезли потом даму?
– Мы вернулись в Берлин-митте. Она велела остановиться у «Романского кафе», и там взяла другое такси. Она боялась, что я буду ее шантажировать. Но я знаю, как зовут ее шофера. Гейнц.
Призвание сыщика – искать, вынюхивать. Собачья радость: ему дали след. Чей – неизвестно. Гейнц, говоришь? Больше половины всех преступлений раскрывается явочным порядком. Преступники сами о себе дают знать. Главное, находящийся в разработке объект должен быть развернут на сто восемьдесят градусов. И тогда ракоходное движение окажется поступательным. «Вперед, в веселые тридцатые годы!» – как писал кто-то когда-то.
Кому как не отставным русским праздновать отставной новый год. Он пришелся в ночь на пятницу. Совдепия по григорианскому календарю в ногу с остальным человечеством чеканит шаг, чувствуя под сапогом родную землю. А не касаясь чужой земли, в полувершке над нею обретаются привидения – в своем бывшем настоящем. И наблюдают они в параллельном времени свои праздники.
Смолкли средь ухоженных сугробов рождественские шарманщики, навевавшие сентиментальную слезу своими мелодиями. Потом петардами громыхал «сильвестр». В полночь миллион уст пожелал, чтоб «хорошо скользило»[14]. К утру отстрелялись. А тринадцать дней спустя отставники, привидения, самые свободные в мире рабы – они чокнулись копеечным своим «спуманте», которое величали «шампанским»: «С наступающим тридцать третьим годом… С новым счастьем…» Как говорится, ваши слова да Богу в уши. По традиции спели: «Быстры, как волны, дни нашей жизни».
Днем раньше Берг привез пассажира к поезду. Открывает багажную дверцу… носильщик выжидательно смотрит на Николая Ивановича, который взялся за костяную ручку баула да так и застыл. «А?..» Не глядя, отдает носильщику баул – стародавний, местами протертый до фанеры. Не глядя, опускает в карман несколько монет – с таким же успехом пассажир мог расплатиться с ним фасолью. И вдруг прорвало стихом:
Вот он, потомок царя Соломона,
И нет на вокзале подобного ону.
Ашер его уже увидел, и спрятаться было некуда, кроме как в усмешку. Напрасно глаз искал признаки роковых перемен. Давыд Федорович смотрел теми же шемаханскими очами, которые передал своей покойной дочери, вид имел, как всегда, торжественный. Николай Иванович еще не видел его в зимнем пальто: каракулевый воротник выдавал в нем русского, несмотря на завязанный петлею шарф.
