В очереди у окошечка, где открывали больничные листы, он, быть может, впервые за всю свою трудовую жизнь почувствовал, как сильно скучает по работе, по ребятам из студии. С каким бы удовольствием отправился сейчас в городишко Казах оформлять историко-краеведческий музей. Днем бы они спали на полу, прямо на экспонатных коврах, укрываясь всем, чем только можно укрыться, или сидели бы в чайхане, пили бурый, по древнему рецепту заваренный чай с травой, от которой так приятно горчит во рту, а может быть, пошли бы в питихану, что рядом с Домом культуры, а ночью бы — работали: обтягивали стены кожзаменителем, устанавливали карту Казахского района с подсветкой, он бы отключился, ни о чем не думал, стучал бы себе молотком, и все… Да и деньги, все те деньги, которые получил от ХПМ[12] еще за музей Двадцати шести бакинских комиссаров, давно уже были благополучно потрачены на то, что Бела-ханум называла: «бросать пыль в глаза». Просить, занимать деньги у отца ему как-то не хотелось. Ведь даст всего-то ничего, а вот пилить будет до скончания века, это он умеет. И потом, — у него своя семья, свои заботы. Можно, конечно, позвонить, можно, но тогда придется рассказать все, что случилось. Нет. Денег у отца он просить не станет. Нет.
Жорж Иосифович, хитро взглянув на костыль, спросил:
— Почему на одном?
— Больно зарубок много, а мне скорей поправиться надо.
Хирург рукою вздыбил бородку, затем той же самой рукой захватил ее в горсть, после чего снова вздыбил.
— Не простая ты птица, Агамалиев. Недооценил я тебя, кажется. Послушай-ка, Нигяр говорила, ты рисуешь хорошо?
— Все относительно. Я просто художник-оформитель.
— Тебе, господин оформитель, уезжать отсюда надо, тут скоро, видать, такое начнется!.. Все мамочку будут вспоминать. А нам бы с тобой повернуть в сторону «нет худа без добра». И вообще, пока молодой — дерзай, срывайся.
— В Винницу, что ли?
— А хоть бы и в Винницу, ты же не еврей… — обиделся Жорж Иосифович.
— …это как сказать… Все поэты — жиды.
Тут Жорж Иосифович заметно повеселел.
— Ну если ты — поэт, ХУДОЖНИК, почему тогда именно в Винницу, мало других городов, что ли, — откашлялся, поднял одну бровь, — жидовских? Вот, Москва, например… ладно, птичка ганарейка, я об этом с твоей матерью потолкую.
И сейчас, сейчас тоже Агамалиеву показалось, что этот разговор уже когда-то происходил в его жизни и что он вот так же здесь сидел, и говорил те же самые слова, и чувствовал то же самое, и точно так же ему отвечали.
