— А когда ты свои ножницы заберешь?
— Буду уезжать, заберу.
Жалко Любу, что ее выгонят. Но когда она заберет свои ножницы, мама перестанет заставлять меня резать марлю.
— Газ! — кричит Наина Ивановна. — Нина Владимировна, идите поглядите, газ дали! Саратовский!
— Что вы говорите! Действительно… Просто не верится…
— Ну вот, — сердится тетя Наташа, — как мне уезжать, так и газ дали. А там небось опять с керосинкой возись.
Теперь мама оставляет меня у Луцких. Марина и Шурик дают мне играть в свои игрушки. Я тоже приношу примус и шкаф. Мы играем, а Танечка сидит в кроватке. Тетя Наташа продала Луцким кроватку Верочки. Сказала, что в Вильнюсе купит получше.
— Что, опять мокрая? — говорит Прасковья Федоровна, вытаскивает Танечку из кровати и пускает на пол.
Та быстренько подползает к нам.
— Гляди, гляди, что она делает! — толкает меня Шурик.
Мой примус! Она сжевала мой примус! На что он теперь похож?!
— Ты чего? Чего ревешь? — спрашивает Прасковья Федоровна.
— Она съела мой примус!
— И правда! Это зубы у нее чешутся.
— Я не хочу такой примус! Я хочу такой, как был!
— Да ничего ему не сделалось, твоему примусу. Подумаешь, велика беда — бочок помялся…
— Сделалось, сделалось!
— Ладно уж орать-то, — говорит Прасковья Федоровна. — Что она, нарочно, что ли? Она еще маленькая…
— Маленькая!.. Противная девчонка! Дрянь!
— Ишь ты, ишь ты!.. — говорит Прасковья Федоровна. — Не нравится тут, ступай домой.
Вечер. Луцкие ложатся спать. Мамы все нет. Почему она не возвращается? Я сижу у стола. Чуть горит свечка, вставленная в пухлую бутылку. Сидеть скучно. Я поджимаю под себя ноги, становлюсь на коленки. Стул подо мной скрипит.
— Что это, в самом деле, — ворчит Прасковья Федоровна. — Хоть ночью-то надо людям покой дать. Не молоденькая небось, до такого времени гулять…
— Ладно тебе, мама, — отзывается Елизавета Николаевна, — спи уж… Может, по делу какому задержалась…
— Хороши дела! Отдавай ребенка в сад и ходи, где хочешь. Я ей скажу. Нашла выход — на людей спихивать.
Капля за каплей стекает парафин со свечки и застывает на стекле. Я смотрю, смотрю на пламя свечи и не замечаю, как глаза сами собой закрываются.
— Батюшки!!! — кричит Елизавета Николаевна.
Я просыпаюсь. В комнате совсем светло. Отчего вдруг так светло? Елизавета Николаевна вскакивает и тушит руками огонь — это горят мои волосы. Я заснула и опустила голову в пламя свечи.
Елизавета Николаевна мажет мне голову маслом. Меня укладывают вместе с Мариной и Шуриком на диван. Я лежу на самом краю и боюсь упасть. Голову щиплет. Мама завтра убьет меня за то, что я уснула.
