— Вот, прекрасно, — говорит она. — Тут, кстати, и французские слова попадаются. Одним махом двух убивахом.
«Как вам сказать? — сказал князь холодным, скучающим тоном. — Quà-t-on décidé? On a décidé que Buonaparte a brûle…»
Я поворачиваюсь к окну, хотя увидеть за ним ничего не могу. Мама весь подоконник заставила своими цветами, так что даже свет к нам в комнату почти не проникает. Но за окном слышны трамвайные звонки, шум, там ходят люди, дети бегают. Мне так хочется туда…
Дверь открывается, я хватаюсь за ручку.
— Вот ты как занимаешься! — Мама подскакивает и принимается таскать меня за волосы.
— Оставь ее, Нинусенька, — говорит папа.
— Что значит оставь? Что значит оставь! Стоит мне выйти на минуту, как она тут же принимается считать ворон!
— Можно сказать — вместо того чтобы драться.
— Сказать? Как будто она обращает внимание на мои слова! В этом отношении вы абсолютно одинаковы — что ты, что она. Два сапога пара. Тысячу раз говоришь, говоришь, и все без толку, все как об стенку горох!
— Нинусенька, если ты поругалась на кухне с соседками, это не значит, что нужно срывать зло на ребенке.
— При чем тут соседки? Что ты ерунду городишь! С какой стати я буду с кем-то ругаться? Что я, базарная баба, что ли? Я только требую, чтобы она занималась делом, а не валяла дурака!
— Ты, Нинусенька, интеллигентный человек, а ведешь себя, как чеховская чиновница.
— Что значит чиновница? Должна же я как-то воздействовать на нее.
— Воздействовать можно по-разному, не обязательно битьем.
— Ничего, — говорит мама. — За одного битого двух небитых дают, и то не берут!
— С тобой, Нинусенька, так не обращались.
— Со мной? Как ты можешь сравнивать меня и ее? Я всегда была чудным ребенком, послушным, покладистым. Я вообще не помню такого случая, чтобы меня за что-то наказали. Хотя нет, вру. Действительно, было однажды. Мы пошли на базар — не помню за чем, — а там продавали ягнят. И мне ужасно понравился один барашек. Такой весь был беленький, чистенький, кудрявый. Я пристала к отцу, чтобы он мне его купил. Как он ни отнекивался, я ни за что не уступала. Он был очень добрый человек, никогда ни в чем мне не отказывал, ну, и в конце концов, конечно, согласился. И вот притащили этого ягненка домой, устроили ему загончик в сарае, дворнику заплатили, чтобы ухаживал за ним, кормил, чистил. А я в первые дни еще попыталась с ним играть, но какие игры с бараном? Это же не кошка. То есть кошек я тоже терпеть не могу, мерзкие твари, но хоть погладить можно. А барана гладь не гладь, все равно так бараном и останется. В общем, я стала требовать, чтобы его выкинули со двора. Не хочу, и все! Отец говорит: не надо было просить, если купили, теперь пусть живет. Я разревелась, раскричалась — не знаю, что на меня нашло, вообще, сколько я себя помню, я была очень спокойная девочка. Если, говорю, вы его не уберете отсюда, я его зарежу. Слышала, наверно, что скотину режут. И вот тут-то отец возмутился и отшлепал меня. Но это был единственный такой случай за все мое детство. Боже, как он меня обожал!.. Буквально пылинки с меня сдувал, дохнуть боялся… Да…
