Так появилось Главное управление лагерей и мест заключения (ГУЛАГ), задачей которого было следить, чтобы осужденные пересматривали свое негативное отношение к большевикам и при этом не забывали ударно трудиться на благо Советского государства.
6
В России эмигрантов не ждало ничего, кроме разрастающейся лагерной системы. В Европе многим из них приходилось влачить полуголодное, нищенское существование. Неудивительно, что русские, которым неоткуда было ждать помощи, порой сводили счеты с жизнью или губили себя алкоголем и кокаином. В Германии нацисты-коричневорубашечники устраивали уличные бои с коммунистами – нечто подобное эмигрантам больше десяти лет назад пришлось пережить на родине, и теперь они стремились при первой возможности перебраться в Париж или Америку.
Для тех, кто оставался, недорогим и менее разрушительным средством забыться служило кино, которое в Германии 20–30-х годов переживало расцвет. После войны режиссеры со всего мира приезжали работать в Берлин. Немецкий синематограф, подобно Набокову, пугал аудиторию душераздирающими историями о безумцах и монстрах, от «Кабинета доктора Калигари» до «Носферату». Но чета Набоковых, регулярно посещавшая кинотеатры, могла смотреть не только ужасы: в прокате шли французские, британские и американские картины, в том числе комедии братьев Маркс и Бастера Китона – любимцев Набокова.
По примеру мужа Вера снималась в массовых сценах на берлинских киноплощадках. Однако Набокова интересовали не столько съемки, сколько сценарии – за них платили больше, чем за поэзию и прозу. Как-то раз ему в самом деле позвонили из Голливуда – русско-американский режиссер заинтересовался его «Картофельным эльфом», рассказом о гноме, которого угораздило влюбиться. Разговор шел о том, чтобы пригласить Набокова в Калифорнию. Он слал режиссеру все новые материалы, но дело закончилось ничем.
Верина младшая сестра Соня тоже серьезно увлеклась кинематографом и даже два года проучилась в прославленной берлинской театральной школе в надежде стать актрисой. Набоков, напротив, относился к своим актерским занятиям без особой серьезности. Однажды его отобрали для участия в массовой сцене только за вечерний костюм, в котором он явился на кастинг.
Возможно, ему просто нравилась обстановка на съемочной площадке – творческий бедлам, на глазах превращающийся в искусство. Или он находил радость в мистификации, без которой, по сути, не бывает кино. Когда-то в парижском магазине Картье приказчики вызвали полицию, потому что Набоков пришел в новом костюме и казался непохожим на самого себя; так почему бы теперь не надеть смокинг и не сыграть человека, которого не существует?
