Зато брат Набокова Сергей, будучи не столь известным, попросил в гестапо разрешения на поездку и успел на похороны. Это был рискованный шаг. Сергея знали в берлинском гей-сообществе, он был знаком с доктором Магнусом Хиршфельдом, чьи труды жгли на площадях шестью годами ранее, и не скрывал от родных своих отношений с Германом. Он и в Париже открыто вращался в кругах, известных своей экстравагантной гомосексуальностью.
После принятия Нюрнбергских законов нацисты обновили правовой кодекс в части наказания за гомосексуализм. Если раньше, чтобы арестовать человека по подозрению в гомосексуальных действиях, требовались доказательства, то по новым нормам доказательной базой могли служить слухи, письмо от друга-гея и даже мысли или намерения подозреваемого.
Закон предполагал «добровольную» кастрацию мужчин-гомосексуалистов – на деле им приходилось делать выбор между операцией и длительным тюремным заключением. Сергей решился ехать на похороны матери, когда кампания против гомосексуализма была в самом разгаре, причем арестованных отсылали не только в обычные тюрьмы, но также в Дахау и Нойенгамме. Иностранных геев трогали реже, но тот факт, что у Сергея не было гражданства, делал его уязвимым, а долгосрочные отношения с Германом, когда-то австрийским, а теперь немецким поданным, повышали риск для них обоих. И все же в мае 1939 года Сергей поехал в Прагу, а затем в письме рассказал Владимиру о похоронах.
6
Июль и август Набоков провел с Верой и Дмитрием в пансионе на Ривьере: это было дешевле, чем жить в Париже. Но вспыхнувшая 1 сентября 1939 года война положила этому лету внезапный и безрадостный конец.
На следующий день после немецкого вторжения в Польшу Набоковы вернулись в Париж. 3 сентября Англия и Франция объявили войну Германии. Через две недели Россия вторглась в Польшу с востока, – страна оказалась разделена на зоны немецкого и русского контроля. Владимиру и Вере требовалось как можно скорее покинуть Францию. Перспектива быть призванным во французскую армию заставила Набокова с удесятеренной энергией хлопотать об американских визах.
Однако другие эмигранты покидать страну не спешили. Критик Марк Алданов намеревался остаться в Париже; Иван Бунин уезжать тоже не планировал. И Соня Слоним никуда не торопилась. В отличие от Веры и Владимира она уже десять лет была счастливой обладательницей французского паспорта и нашла себе постоянную работу. В Париже Соня помогала режиссерам-беженцам с переводом сценариев. Кроме того, она утверждала, что работает на французскую разведку.
