— Святая Дева! — вскричал Монреаль, отступив назад при виде этого лица. — Возможно ли? Это она! Это…
Он прыгнул вперед и стал прямо перед старухой, которая, казалось, столько же была удивлена, хоти еще более устрашена, увидев Монреаля.
— Я искал тебя целые годы, — сказал кавалер, первый прерывая молчание; — годы, долгие годы, — твоя совесть может сказать тебе зачем.
— Моя? Кровожадный человек! — вскричала женщина, дрожа от ярости и страха. — Смеешь ли ты говорить о совести? Ты, обольститель, разбойник, отъявленный убийца! Ты, позор рыцарства и благородного происхождения! И ты носишь крест целомудрия и мира на своей груди! Ты говоришь о совести, лицемер! Ты?
— Синьора, синьора! — сказал Монреаль умоляющим голосом, почти робея перед этой бурной горячностью слабой женщины. — Я грешил против тебя и против твоих. Но вспомни все, что меня извиняет! Ранняя любовь — роковые препятствия — опрометчивый обет — непреодолимое искушение! Может быть, — прибавил он более гордым тоном, — может быть, я в состоянии загладить мою ошибку и вооруженной рукой вырвать от папы, который имеет власть вязать и разрешать…
— Проклятый и отверженный! — прервала женщина. — Неужели ты воображаешь, что насилием можно купить отпущение грехов или что ты в состоянии когда-нибудь загладить прошлое? Погубленное благородное ими, разбитое сердце отца и его предсмертное проклятие! Да, это проклятие я слышу и теперь! Оно пронзительно звучит в моих ушах, как в то время, когда я ходила за умирающим! Оно пристает к тебе, преследует тебя, оно пронзает тебя, несмотря на твои латы, оно поразит тебя в полном блеске твоего могущества! Ум потрачен, честолюбие обесславлено, покаяние отложено, буйная жизнь и позорная смерть — вот гибель твоя, дитя преступления! К этому, к этому приговорило тебя проклятие старика! И ты осужден!
Эти слова старуха более прокричала, чем проговорила. Сверкающий взгляд, поднятая рука, выпрямившаяся фигура женщины, уединение развалин, лежавших кругом, все способствовало тому, чтобы придать страшному проклятию вид пророчества. Воин, о бесстрашную грудь которого переломилась сотня копий, почувствовал себя теперь испуганным и уничтоженным. Он схватился за край платья своей обвинительницы и вскричал задыхающимся и глухим голосом.
— Пощади меня! Пощади!
— Пощадить тебя! — сказала непреклонная старуха. — Разве ты щадил когда-нибудь мужчину в своей злобе или женщину в своем сладострастии? О, пресмыкайся в пыли! Ползай, ползай! Дикий зверь, лоснящаяся шкура и прекрасный цвет которого делают неосторожных слепыми к твоим когтям, которые рвут, и зубам, которые пожирают! Ползай для того, чтобы нога женщины старой, бессильной могла отталкивать тебя!
