Приятель | страница 5



Первый день в новом доме… Здесь еще нет закутков, вызывающих неприятные ассоциации, как нет и воспоминаний о ссорах, никто не звонит по телефону, никто не стучит в дверь, не угрожает перевернуть в мгновение ока все твои планы. Ничего этого пока нет, одни только перспективы. Пол блестит, окна сверкают, мебель сияет. Все новенькое, как и моя жизнь, начавшаяся только сегодня, и эта жизнь – теперь общая для нас с Пэм.

Очнувшись от всех этих раздумий, я снова вышел на крылечко, восхитился тем, как до последнего гвоздика искусно построен дом. И тут я услышал его – долгий хриплый рев, в котором клокотало глубокое чувство – злость, если постараться быть точным. Я опустил глаза и увидел, как Цыпа появляется из-за столба, поддерживающего навес над крыльцом. Петух до смешного разжирел от обилия еды, которой беспрестанно потчевали его девочки. Давным-давно римский философ Цицерон утверждал: если петух появляется слева от тебя, это непременно предвещает несчастья. Уж не знаю, насколько это верно, зато отлично помню, что Цыпа подходил ко мне справа – возможно, парень нарочно хотел запутать дело.

Все вышеописанное было бы неплохим фоном для такого чудесного и памятного дня, если бы не одна мелочь: Цыпа меня невзлюбил. Ну, даже не совсем так, если уж на то пошло. В общем, говоря начистоту, Цыпа возненавидел меня всем своим существом. Сам он находился здесь для того, чтобы править царством беленьких красавиц-«курочек», но что делает в его царстве этот надоедливый человечек? Добавьте к этому еще и тот факт, что он был (я уверен) далеко не дурак и отлично понимал, что я охотно зажарил бы его, если бы только он поместился в сковороду. В итоге между нами сложились отношения, которые трудно назвать гармоничными.

С девочками он всегда был готов играть и при этом кряхтел от удовольствия, с благоговением хлопал похожими на бусинки глазками, когда Пэм обращалась к нему своим высоким голосом, похожим на птичий («Ты самый красивый кукарека на всем белом свете!»), но на меня бросался не раздумывая. При этом Цыпа устрашающе расправлял крылья, грозно хлопал ими, а на маловыразительной птичьей морде вдруг отображалась смесь ярости с глубоким презрением. Цель у него была одна: вонзить свой острый клюв поглубже в икры моих ног, а когда я пытался отогнать его, он высоко подпрыгивал, словно мечтал лишить меня признаков пола. Готов спорить, что в тиши ночей, сидя на насесте, этот петух хладнокровно обдумывал, как бы посерьезнее унизить меня и прогнать отсюда.