— Почему? — удивился Кныш.
Но бабка стала сразу глухой, как всегда, если не желала продолжать беседу.
Вечером его понесло на деревенские посиделки, с баяном и танцульками, хотя прежде туда ни разу не заглядывал. А дальше получилось как во сне, какие в молодости всем снятся, да не у всех сбываются.
Студентка Тамара на вечерний бал нарядилась в черную короткую юбку, в ажурные чулки и в какую-то сверхмодную рубашку с открытыми плечами. Сидела в стороне от всех, как чужая. Будто ждала кого-то. Кныш к ней сразу подгреб. Постоял рядом, тоже будто посторонний, потом сказал:
— Пошли к реке?
Девушка подняла на него глаза, сиреневые от луны.
— Ты кто?
— Я Володя Кныш. К бабке приехал. Для занятий.
— Почему я должна с тобой идти к реке?
— Там хорошо. Комаров нет. Можно искупаться.
— А ты не чокнутый?
— Нет.
— Это хорошо. А то в этой деревне полно чокнутых. Тебе сколько лет?
— Семнадцать.
— В городе живешь?
— Ага, в Москве.
— Подружка у тебя там есть?
Кныш хотел соврать, но не умел этого делать и лишь впоследствии с трудом научился.
— У меня никогда не было подружки.
— Почему?
— Не знаю. Я же спортсмен.
После этого она поднялась и, обдав его духами, шагнула в темноту. Он догнал ее в конце улицы, раньше не решался, понимал, что они затеяли что-то такое, что лучше никому в деревне не знать. Внизу, на травяном спуске, она первая разделась и, призрачно сияя сумасшедшей наготой, спокойно опустилась в глубину реки. Кныш тоже недолго колебался. Будучи воином, он изначально относился к женщинам только как к добыче.
Он поймал свою белую рыбицу в черном омуте, где со дна, будто из преисподней, били тугие ледяные струи. Вначале у него не получилось то, чего жаждала возбужденная плоть, но он очень старался. Тамара, хохоча, отбивалась, потом затихла и, сплетясь в нежном объятии, они тихо пошли на дно. Ему стало жалко девушку, которая играла с любовью, как со смертью, и через какое-то время он вытянул ее на поверхность. То, что он испытывал, трудно описать словами. Тамара спросила с какой-то поразившей его надеждой:
— Хочешь меня утопить?
Кныш ответил:
— Нет, просто хочу тебя.
Так оно потом и было, но уже на берегу. Двое дикарей, совокупляющиеся в мокрой траве, не ведающие ни стыда, ни насыщения. Они так долго этим занимались, что, когда угомонились, первые утренние светлячки окрасили в голубоватый свет их распростертые тела. Кныш задремал, уткнувшись носом куда-то ей под коленку. Сквозь сон услышал обиженное:
