— Дай уехать, — попросил миролюбиво, — или я тебя убью, брат.
Абрек засмеялся квакающим смехом.
— Это я тебя убью… уже убил. Сейчас помрешь, собака!
Толпа расступилась, выделив им как бы небольшой подиум для удобства разборки. Кныш сознавал, что положение у него сложное, почти безвыходное. Этот опытный вояка не пойдет на прямой контакт — зачем ему рисковать? Второй абрек с порезанной харей, корчащийся на асфальте, тоже опасен, его следовало добить, прежде чем начинать какие-нибудь действия. Но и это не все. Еще человек шесть «азе-ров», азартно гомоня, выкатились из ворот, и, хотя это была явная шелупонь, масса есть масса. Она кого хочешь задавит, только покачнись. А он уже качался. Бок тяжелел быстрее, чем он рассчитывал. Время работало против него с угрожающей скоростью. Пожалуй, оставалось единственное: метнуть нож, расстаться с любимым другом, но опять же танцующий, хохочущий абрек предельно насторожен, и перед тем, как это сделать, надо отвлечь его внимание, переориентировать. Кныш оперся о капот, словно с трудом удерживаясь на ногах.
— Подыхай скорее, — посоветовал абрек. — Не смеши людей. Пузырь вонючий.
— Хочешь денег? — спросил Кныш.
— Сволочь, — ответил абрек, — За деньги яйца твои продам.
Что ж, подумал Кныш, пора. Большая вероятность, что нож улетит в пустоту, но иного выхода нет. Он повернулся боком, пригнулся, чтобы создалось впечатление, что ему уж совсем невмоготу.
— Давай, давай, — захохотал абрек. — Делай цирк. Кидай нож, я поймаю. Медленно умрешь, сволочь!
С уважением Кныш подумал, что встретился с сильным противником, которого не проведешь на мякине. Значит, нож останется при нем — и то славно.
— Я к тебе с того света приду, — пообещал, совершенно уверенный, что говорит правду.
— Давай, буду ждать, — отозвался абрек — и вдруг начал падать. На груди у него, на белой рубахе вспыхнуло красное пятно. В изумлении Кныш обернулся. Это рыжая учудила: высунулась из дверцы и на весу, будто в акробатическом этюде, пальнула в абрека из пистолета. Всего один раз.
Через минуту они на бешеной скорости мчались по Ленинградскому проспекту.
— Хачиков не любишь? — полюбопытствовала рыжая.
— Почему? — ответил Кныш, надбавя газку. — Я всех люблю. Даже телевизионщиков.
