Ламбер - протоколист, само собой разумеется, и впредь будет называть его так - полностью отдавал себе отчет в том, что злоупотребил этим именем, и весьма едко себя высмеивал:
- Неслыханное жульничество. Едва ли мне его загладить тем, что ныне я прозябаю как Людвиг-Лембке. Уж по причине крайнего убожества школьного образования, от которого дети страдают тысячу лет и будут точно так же страдать еще тысячу лет, человек не может быть Луи Ламбером. Взгляните-ка, вот он стоит у камина и говорит про себя: "Нет, человек этот не мой герой". Или другое его изречение: "Я не испытываю ни капли любви к этим двум слогам - "лам" и "бер". Вот к чему мне следовало прислушаться, да.
А в другой раз, в присутствии Эдит, Ламбер поучал протоколиста:
- И перед его женой еще придется каяться за подобное злоупотребление. Какая женщина! На первых порах она пыталась записывать изречения мужа, но позднее бросила, так как не подобает, сказала она, превращать подобные слова в литературу. Вот пример, достойный подражания, а я, идиот, не обратил внимания на ее совет.
Когда же Эдит спросила:
- А что с ней сталось?
Ламбер коротко ответил:
- Разве в этом дело, дитя мое?
Правда, позднее он все-таки вернулся к этой теме в разговоре с протоколистом.
- Его жена была еврейка. Или полуеврейка, как сказали бы нынче. Премерзкое словцо, - он говорил в окно, а рядом стоял манекен, "полуеврейка", да, это единственное, что у меня с ним общего. Ну и что? Ну и что? - со злостью выкрикнул он в ночь.
Впервые протоколист видел, как Ламбер потерял самообладание. Но он быстро взял себя в руки. И дружески похлопал по плечу манекен.
- Есть тут у нас сиротинушка, вбил себе в голову, будто должен осчастливить некую девицу. Точно ты без этого не обойдешься, а?
Эдит ненавидела манекен больше всего на свете. Ламбер считался с этим и в ее присутствии не выкидывал никаких фортелей с куклой. Но выбросить эту дурищу, "этот пылеуловитель", как выразилась Эдит, Ламбер отказался наотрез.
- Ах вы, бедные мои сиротки! - вздыхал он, и это выражение, а он часто пускал его в ход, также возмущало Эдит.
Д'Артез, сделавшись артистом, по тем же причинам оставил себе псевдоним детских лет. Мыслимо ли, чтоб в газетной рецензии написали: "Молодой актер-любовник Эрнст Наземан". Нет, это немыслимо, смеясь, пояснил д'Артез свой псевдоним в каком-то интервью, о чем можно прочесть в упомянутой выше монографии.
И все же мотивы, заставлявшие д'Артеза держаться своего детского псевдонима, не имели столь утилитарного характера, как у Ламбера. Ему важно было создать известную дистанцию между собой и своим семейством хотя бы для того, чтобы оно ему не мешало. А также для того, видимо, чтобы не подвергать свое семейство возможному общественному порицанию.
