Потом уехал. Остался Пивень. Этот ничего не спрашивал и не записывал. Днем он в институте не появлялся, а вечером, когда Самарин, Петя Бритько и Саня Кантышев, оставшись после работы, выкладывали на стол чертежи, панели, механизмы своего СД‑1, к Самарину подходил Пивень и просто, как будто они давно работали вместе, говорил:
— Я вам помогу.
Вначале Андрей окидывал его откровенно недоуменным взглядом.
Бритько однажды сказал москвичу:
— Сверхурочные нам не платят.
— Я знаю, — сказал Пивень.
В другой раз Кантышев сообщил: — И вообще, наши дела любительские.
— Знаю, — улыбнулся Пивень.
Москвич являлся в цех аккуратно, в один и тот же час. Подсаживался к столу, помогал ребятам наматывать катушки, паять клеммы, зачищать пластинки. Бритько и Кантышев работали до восьми–девяти, Самарин иногда задерживался до одиннадцати, и столичный физик оставался с ним до конца.
Пивень получал из московского института небольшие посылочки — в них были образцы новых сверхчистых проводников. Московский ученый испытывал их в узлах самаринской машины. Но результаты были неутешительны. Самарин сочуствовал своему другу.
— Тут все дело в схеме, это она несовершенна, — говорил Самарин москвичу, когда, закончив работу, они шли по чисто подметенным и вымытым степнянским улицам. Пивень обыкновенно молчал, было видно, что он не принимает всерьез предположений Андрея. Московский физик не хвалил схему самаринской машины, только однажды как бы между прочим заметил: «Наши ребята знают, что они делают». Под «нашими ребятами» он, очевидно, подразумевал специалистов–электроников своего института и прежде всего того, большелобого.
Они работали много месяцев, бывали вместе в кино, театре, гуляли не однажды вечером по главной степнянской улице, но, как и в первые дни знакомства, называли друг друга на «вы».
Костя, несмотря на свою внешнюю замкнутость, временами говорил горячо и даже руками жестикулировал.
— Мы, конструкторы, по сути и природе своей должны стремиться к вершинам — не тем, которые перед глазами, до которых рукой подать, а к вершинам доступным и недосягаемым для всех других. Перспектива создания машины на сверхчистых проводниках заманчива. Ведь от этого «память» ее станет сильнее в двадцать–тридцать раз!..
Самарин любил минуты таких откровений. Пивень не фантазировал, не мечтал — он рисовал картины мазками цифр. Но именно такие картины могли взволновать Сахарина, увлечь его воображение. И он, конечно, был рад содружеству с москвичами.
