Ни стыда, ни совести [сборник] | страница 7

Неоднократно потом я пытался возвратиться мыслями к этому периоду — сколько я там пробыл? что там были за люди? — но безуспешно; я мало что помнил. Возможно, я навсегда остался там, на несуществующем 110-м километре МКАД, с нею, в компании незнакомца с лицом, как барельеф…

Поэтому усилия людей, несущих надо мной вахту, людей в халатах и костюмах, что-то получить от меня — а они хотели что-то получить, я это знаю, — были напрасны; может, я и хотел им помочь, но не мог. Вся эта суета вокруг меня казалась мне нелепой и излишней, она отчасти даже раздражала, но я не пытался донести до этих людей свои чувства. Очевидно, и они, наконец, убедились, что в моем поведении нет никакого притворства, никаких тайных мотивов — и стали суетиться еще больше, видимо, подготавливая меня к тому, чтобы выйти.

Ни о каком «возвращении» во внешний мир, я, естественно, и не думал. Его и не произошло.

Более или менее отчетливо я помню, как меня доставили в какое-то казенное помещение, где задавали вопросы, казавшиеся мне бессмысленными; как заставили подписать какие-то бумаги; как переодевали в другую одежду. Что со мной делают и зачем, мне было безразлично. Здесь моя память снова дает сбой — и я вижу себя в холодной комнате с бетонным полом, безразличным ко всему, не понимающим и не желающим понимать, что вокруг…

Я не сразу понял, что это за комната. А когда понял, не испытал никаких чувств. Каменный мешок три на пять, с лежаком в углу, ведром и окном, забранным решеткой, и отвратительным запахом.

Все смешалось у меня в голове: детство, Настя, Урман, родители, авария… И она. Своим пробуждением к жизни я обязан ей; именно мысль о ней, а не восстановительные процедуры, стала тем толчком, который заставил меня духовно встряхнуться. И оглядеться.

Я словно проснулся от сна.

И закричал.

Кричал, не переставая. Стал колотить что есть силы в тяжелую дверь. Но никто не открыл.

Я делал это, с небольшими перерывами, всю ночь, пока не обессилел. В урочный час дверь, наконец, открылась и мне принесли еду; я обратился к человеку в форме и с оружием; он не ответил, и я схватил его за грудки, крича ему в лицо.

Он флегматично освободился от меня и нанес мне короткий удар, от которого я потерял сознание.

Когда я очнулся — теперь уже вполне в себе, вполне осознавая, что мне надлежит делать, — дверь камеры была приоткрыта. Я не успел удивиться, как в нее вошел в дорогом костюме и очках мужчина с портфелем; тот человек, который приносил мне еду, мелькнув в дверном проеме, захлопнул дверь.