Ни стыда, ни совести [сборник] | страница 5

Но с другой стороны, он тоже мог бы с ней поговорить, а не качать головой, кивать или отвечать односложно, словно делая нам одолжение. В конце концов, мы ведь могли бы проехать мимо, как другие, верно?

Она пыталась разговорить его. А я решил молчать и смотреть за дорогой. И, вопреки ее просьбе, не снижал скорость, а напротив, увеличивал там, где это было возможно.

Она рассказала ему многое о нас. Что мы недавно познакомились. Что нашему знакомству сопутствовали не совсем обычные обстоятельства. Что у нас много общих интересов. Что мы намереваемся, по приезде из-за границы, наведаться к ее и моим родственникам и поставить обе семьи перед фактом. Что мы любим друг друга.

Мне было совестно. Я никогда не считал себя ксенофобом и не мог предположить в себе высокомерия и презрения по отношению к нему; уверен, мое нерасположение к незнакомцу было связано исключительно с тем, что я хотел быть с нею и только с нею. Но его надменная манера молчать, его невозмутимое поведение хозяина ситуации и вообще что-то странное в нем, не от мира сего, — вызвало во мне раздражение. А тут еще ее словоохотливость — я искренне не понимал, зачем она это ему говорит, хотя и не был способен сделать ей внушение. Выезжая на МКАД, я спросил сухо:

— Там есть какой-нибудь ориентир?

— Ресторан «Аяна», — ответила она за него.

Я выключил приемник — на радио возникли какие-то помехи, — и мы все трое погрузились в молчание.

Да, она замолчала. То болтает без умолку, с острой досадой подумал я, то слова не вытянешь. В этом она вся. Надо будет поговорить с ней. Серьезно поговорить. Но не сейчас. После отдыха.

Я еще больше увеличил скорость, поглядывая на указатели. Если верить им, до пункта назначения оставалось около восьми километров. Сущие пустяки, когда у вас триста лошадей под капотом.

Но как давило на меня молчание! Никогда в жизни, казалось, я не испытывал такого. И я был сердит на нее и зол. Я уже почти ненавидел попутчика. Я не злой человек, но вся эта ситуация меня, признаться, достала. Я ненавидел его, с его запачканной одеждой, с его высокомерной манерой смотреть перед собой, с его бестактным молчанием. А ему, казалось, было все равно. Он продолжал невозмутимо сидеть, глядя на дорогу. Словно ждал чего-то.

— Прошу тебя, не спеши. — Она снова коснулась моей руки, теперь уже предостерегающе. Но я уже не слушал ее, даже не взглянул — пусть чувствует себя виноватой, кто ее просил брать его?

— Где это? — грубо спросил я. — Здесь? Или дальше?