- Вить, а тут Вера заходила...
- Слыхал,- буркнул Витька.
- Радиво у них чевой-то...
Витька не ответил, шагнул в сени. Дым от папиросы протянулся за ним из самой горницы.
- Сын? - уважительно полушепотом спросила Наливайка-младшая.
- Сыно-ок,- вздохнула хозяйка, и были в ее голосе и гордость, и растерянность перед непонятным Витькиным молчанием.- Вот демобилизовался... Дома теперь...
Потом они еще о чем-то судачили, и было слышно, как весело зашумел самовар.
В окно я увидел Витьку. Он стоял, прислонясь спиной к палисаднику, засунув руки в карманы и растопырив локтями накинутый бушлат. Время от времени над его кудлатой головой взвивался дымок папироски.
Дождик, наверно, и вправду поутих, потому что заметно посветлело, и был теперь виден не только колодец под бугром, но и бурые чащобы камышей за ним и даже тот берег с окраинными домами заречной улицы. Только пахота на бугре за избами еще размыто синела.
По той стороне, полевой дорогой, мимо намокших, резко желтевших скирдов новинкой соломы, плелась подвода, и было видно, как лошадь усердно мотала головой, помогая себе тащить телегу. Витька долго следил за нею, потому, должно быть, что ничего живого не попадалось на глаза и глядеть было не на что.
Глядел на телегу и я... Вдруг Витька обернулся и закивал мне, замахал рукой. Я было не понял, в чем дело, но тут и сам за разговорами на кухне, за шумом самовара услыхал глухой и ровный гул самолета.
В доме сразу все всполошились. Хозяйка прибежала с моим пальто, просохшим, с горячей подкладкой, потом побежала помогать Наливайкам, сама же подхватила корзину и потащила в сени.
- Ой леший! Да что ж он так-то налетел,- приговаривала она.- Чаю не попили.
- И на том спасибо,- выходя, ссутулилась в низких дверях Наливайка-младшая.- Заходите когда...
- Да вы городами, городами бегите. Тут ближче...
Самолет, развернувшись над селом, серым кургузым саранчуком промелькнул за деревьями и пал где-то в поле.
Уже за сараем я торопливо сунул руку хозяйке, она, простоволосая, с откинутым на плечи платком, тревожно озабоченная тем, как бы мы не опоздали, неловко подала мне свою маленькую, неприятно жесткую и сухую руку и, приговаривая: "Вы уж извиняйтя... Заходитя",- растроганная не расставанием с нами, а скорее самой процедурой прощания, стыдливо и смущенно завлажнела глазами. Я взял у Наливайки-младшей корзину с гусем, и мы пошлепали торопливым скользучим бежком по раскисшей огородной тропке - я, за мной Наливайка-младшая и уж за ней, растопырив руки, толсто закутанная бабка.
