Я киваю, чего отец, разумеется, не замечает, но ему вполне хватает молчания в качестве подтверждения своих слов.
— В общем, в одной из этих точек продавщица уволилась, — говорит он и возвращает пальцы на мое плечо, теперь гораздо решительней, словно нуждаясь в поддержке, — и уже пару дней вместо нее покупателей встречает табличка «Требуется реализатор». Как ты на это смотришь? Хотя бы на первое время, а? — сжимает мне плечо он.
— На какое первое, отец? — дернув плечом, вырываюсь я. — А каким будет второе? Может, раньше надо было думать о первом времени, отец? Вообще о времени? — брызжу я слюной, причем на себя, потому что все еще лежу на кровати.
— Я же просто предложил, — оправдывается отец. Так и вижу, как он вжимает голову в сузившиеся плечи.
— У тебя всегда все просто! — отпускаю тормоза я. — Просто на одном месте тридцать лет сидеть, просто не удосужиться заработать даже на сраные «Жигули»! Мать бросить — вообще раз плюнуть!
— Демьян! — умоляет остановиться отец.
— Пошел вон! — с удовольствием рявкаю я, — и не забудь убрать в прихожей. Ты там, кажется, намусорил.
Я замолкаю, ошеломленный собственной решительностью, опьяненный эйфорией, но уже через пару минут, когда щелкает входной замок, я чувствую мерзкую неудовлетворенность, похожую, должно быть, на ломку наркоманов.
Немного посидев на кровати, я подхожу к холодильнику и, открыв дверцу, матерюсь на всю квартиру. Вода выливается мне на ноги, в десятый, должно быть, раз с момента отключения электричества. Нахожу в боковой двери бутылку пива, совсем теплую, а если учесть, что купил я ее месяца четыре назад, еще будучи штатным сотрудником коммерческого предприятия, специалистом со стабильной и не самой последней по меркам Молдавии зарплатой, ожидать фейерверка приятных ощущений от пенного напитка не приходится. Хорошо, если не отравлюсь.
Вернувшись в комнату, стягиваю промокшие от мерзкой, словно липкой воды из холодильника, спортивные штаны. Но до этого убеждаюсь, что в прихожей убрано — никаких купюр я, даже нагнувшись, на полу не замечаю.
Нахожу я их лишь утром — сложенными в пачку на переставленной мною тумбочке.
Свет, который мне подключают лишь на четвертый день после оплаты долга (у них и на подключения, оказывается, очередь), словно врубает в моей голове мощную лампу, лучи которой достигают самых отдаленных, покрывшихся паутиной уголков моей памяти.
Первое, до чего я добираюсь, поразившись тому, до чего же неверная эта штука — человеческая память, это воспоминание о теме моей диссертации, которую, черт возьми, никто не отменял. Сразу вслед за этим, как вторая после извлеченной прямо из ладони фокусника первой карты, всплывает номер телефона Иона Балтаги, моего научного руководителя, имя которого можно засчитать за третью карту.
