— Проходите, директор ждет, — улыбается мне секретарша и кивает на прямоугольник темной пустоты за собой.
Я поднимаюсь с дивана, и уже ныряя в проем и зная, что никакая он не пустота, а начало погруженного в сумрак коридора, в котором можно было различить продолговатые, излучающие слабый синий свет лампы на потолке и двери вдоль обеих стен, слышу, как вероятно кажется девушке в фиолетовом или черт его разберет каком пиджаке, важное уточнение:
— Кабинет директора — за портретом Уолли Оллинса.
В коридоре я понимаю, что дверь за мной бесшумно закрылась, и слабый синий свет под потолком, словно передумав угасать, чуть ожил, а еще — что я совершенно не представляю, как выглядит Уолли Оллинс. Вытряхнув из памяти знакомые, благодаря книгам по маркетингу, фамилии я нахожу лишь одну похожую — Огилви, но и это не обнадеживает: произнеси секретарша эту фамилию, я точно также застыл бы в замешательстве, ведь как выглядит Огилви, я тоже совершенно не представляю. Что не мешает мне безошибочно найти огромную, во всю дверь фотографию Уолли Оллинса, оказавшегося улыбающимся и совершенно лысым дядькой в смешных круглых очках. Моя интуиция тут не причем, просто кроме жуткой металлической с виду бабочки, вспарывающего себе живот японца, головы Шварценеггера, приделанной к обнаженному женскому телу и схемы метрополитена неидентифицированного мною города в виде заглатывающих друг друга, но многократно разрубленных, в местах расположения станций, удавов, лишь одна дверь не отличается оригинальностью, если не считать, что фотография лысого дяди в очках состоит из сплошных точек, правда разного размера.
Толком постучать в дверь я не успел — она открылась от первого же прикосновения костяшек моих пальцев.
— Самвел Арутюнович — жмет мне руку привставший с кресла Казарян и показывает на стул напротив.
Говорит он без какого–либо намека на акцент, с «е» вместо «э» в собственном имени. Да и облик его в последнюю очередь говорит о кавказском происхождении: совсем не орлиный нос картошкой, полные губы, уложенные, чуть тронутые сединой, совсем не угольные волосы и даже голубые глаза.
Присев, я чувствую прилив тошноты — весь день от волнения я морю себя голодом, а тут такое. За спиной Казаряна — целая полка, уставленная едой. Вернее, упаковками от нее — знаменитые банки супов «Campbell`s», ставшие произведениями искусства по воле сумасшедшего Уорхолла.
— Мне понравилось, — успевает сказать Казарян прежде чем по его столу начинает ползать мобильник.
