В гараже тем временем бушевал разгром. Через двойной барьер — оконное стекло и плотно запертые гаражные ворота — слуха Гроссу достигало лишь невнятное позвякивание, напомнившее глуховатый голос рождественского колокольчика, прорезавшийся по мере приближения колядующих к дому Иона. Настроение же у него было, если не похоронным, то уж точно не праздничным. За годы соседства с трудолюбивой машиной он полюбил все ее недостатки: оглушительный рокот мотора, лязганье гусениц об асфальт и даже вонючий дым, проникавший в дом через любые, даже невидимые глазу щели. Теперь Иону казалось, что он слышит все страдания трактора: вот взвизгнуло разбивающееся стекло, а это охнул вспоротый бак, а вот и заплакала гусеница — с ней–то что натворили мерзавцы?
Гроссу почудилось, что минула вечность, прежде чем в третий раз за утро проскрипели ворота, и из гаража вышли двое, вытирая рукавами пот со лба, а серой тряпкой — руки от чего–то черного, что вполне бы сошло за машинное масло, если бы Ион не знал, что за окном — жестокие убийцы и что руки у них — в тракторной крови.
Джип тронулся бесшумно — никакого грохота и уж тем более лязганья, и у Гроссу от мысли, что трактора больше нет, встал ком в горле.
Бессмысленным взглядом он проводил машину до вершины горки — путь этот обошелся Лэнд Крузеру не в пятьдесят долларов, а в пятнадцать секунд, и, пока джип не скрылся из вида, Ион глядел ему вслед.
Теперь, когда Гроссу стало казаться, что все это было лишь видением, и лишь распахнутый настежь соседский гараж упрямо твердил: «нет, не сон», даже теперь Ион все смотрел на горку, на самую ее вершину, над которой висело Солнце — еще красное, но уже не багровое, как на рассвете, будто светило медленно остывало, хотя стекающие тонкими струйками узоры на окне и утверждали, что теплеет.
***
Но еще раньше Ион увидел, как человек в черном — один из четырех, одетых в такие же как он одинаково–черные куртки, ударил Георге Василаки в висок, и сосед рухнул как подкошенный. Другой бандит нагнулся — ударить потерявшего сознание Георге в переносицу, а еще один с размаха врезал бедняге ногой в другой висок. Ударивший первым, обыскал внешние карманы тулупа Георге, затем запустил руку во внутренние и, наконец, вопросительно посмотрел на подельников. Тот, который ударил в висок — не этот, который рылся в карманах, а другой, наверняка сломавший Василаки вторую височную кость — еще бы, ногой с размаха — кивнул четвертому, единственному, кто не бил Георге, и этот последний послушно вбежал в дом. Кивнул он и все так же вопросительно застывшему над Георге первому — ну, тому, кто отрубил соседа, и всего–то одним ударом. Первый в свою очередь тоже кивнул, и, ухватив Георге за ноги, поволок его со двора. Открыл багажник и, легко, как ребенка, поднял Георге на плечо, бросил тело в машину, захлопнул багажник и стал нервно оглядываться.
