Любомудров ушёл из университета. Сначала отлёживался в психушке, потом, по слухам, подался в семинарию.
Гоша с того страшного дня не спорил. Никогда. Никогда…
…Как вспомнишь, так вздрогнешь, — помрачнел Котов. Но тут же отогнал от себя дурные воспоминания:
— Так что, Лёва, по рукам?
***
Нюша специально не накрасилась. Лишь чуть–чуть румянами подрозовила веки. Якобы так занималась, что глаза воспалились. Несчастная студентка на грани нервного срыва. Чтоб ему провалиться, этому Малькову с его конституцией! Надежды на то, что препод, которого по слухам выгнали из прокуратуры за жёсткость, вдруг сжалится над заморенной непосильной учёбой девушкой, практически не было. Но шансов сдать этот предмет тощему желчному Малькову всего лишь со второй попытки было ещё меньше. Пятикурсники уверяли, что меньше, чем на три подхода рассчитывать не стоит.
Рассказывали также легенду, как один поэт спас весь курс — организовал звонок «из Кремля». Мол, Кремль вдруг остро ощутил надобность в таких принципиальных и опытных специалистах, как Мальков. И надо же! Какое совпадение! Аккурат в день экзамена. Серьезный торжествующий Малёк помчался, сверкая воротничком и манжетами в указанном направлении, а самый нужный литераторам предмет «История российской конституции» спешно принял аспирант с кафедры зарубежной литературы. Отличившемуся же поэту сокурсники присвоили звание Александра Третьего (вслед за Пушкиным и Блоком).
Легенда нравилась, её пробовали реанимировать, но ставший пугливым Мальков на провокации более не поддавался.
Рассказывали ещё, что в советские времена, когда Мальков читал марксизм–ленинизм с элементами энгельсизма, он зверствовал куда как круче. Ведь в идеологическом вузе, а Литературный институт был именно таким, за «хвост» по коммунизму лишали стипендии, не допускали к диплому, а то и просто выгоняли. То есть власти у зверского Малька было — хоть отбавляй. Успевай лишь челюстью щёлкать. Правда, институт славился своим либерализмом, посему изгнанные практически всегда возвращались, вновь и вновь натыкаясь на знакомое до оскомины препятствие. Пока вовремя подоспевший грипп не пробивал брешь в стальной броне железного Малькова.
— Анька, ты когда пойдешь? — уже во дворе института догнала ее Инна. Инна училась на прозе и была уже на сносях. Притом не в творческом, а в самом прямом смысле — на восьмом месяце. Шуба Инны впереди смешно вздымалась вверх.
— Не знаю, наверное, в середине пойду, мне к трём надо в Лужниках быть, — Аня подула на чёлку. Надо бы подстричь, а то уже совсем глаза закрывает. Но во время экзаменов нельзя, примета плохая. Хотя, пожалуй, Мальков и приметы — вещи несовместные.
